Александр Шмаков - Азиат

Ей казалось, что она высказала вслух свое убеждение, и спросила мужа:

— Ты понял, ты согласен?

Взгляд-ее был настолько выразителен, что Герасим, действительно, понял. Порыв Анюты был так естествен, что угадывался.

— Да! — подтвердил он. — Да!

Полная обожания, Анюта опять прошептала:

— Милый! — обняла мужа и, счастливая, припала к его груди.

В Уфе Герасима Михайловича захватили неотложные дела. Он вставал на рассвете, и день его наполняли комитетские заботы. Действовать приходилось осторожно. Людей, на которых можно было опереться, оставалось все меньше. В городе не прекращались аресты. Верной и надежной помощницей по-прежнему оставалась Лидия Ивановна.

Приближался день суда над златоустовскими рабочими. Собрания проводить было опасно. Город кишел агентами полиции. Комитетчики решили выпустить прокламации, рассказать, что полгода безвинные люди сидят в тюрьме. Важно было показать нелепость и лживость обвинения в адрес рабочих. Герасим помнил разговор с Надеждой Константиновной, ее просьбу написать в «Искру» о том, как царское самодержавие чудовищно расправилось с рабочими, прикрыв и оправдав законами свое кровавое преступление.

Заранее можно было сказать, чем кончится суд: невинных товарищей, выхваченных из толпы, сошлют на каторгу. Герасим знал, как происходили мартовские события. Он находился под впечатлением и недавнего разговора с Инной Кадомцевой.

— Тебе и карты в руки, Герасим Михайлович, — говорила Бойкова. — Ты был в Златоусте, пиши прокламацию, и чем острее, тем лучше.

Обвинение в восстании безоружных рабочих было настолько нелепо, дико, что в самом тексте обвинительного акта оставалось совершенно недоказанным. Негодование мешало Герасиму кратко и убедительно протестовать против беззакония. Надо было спокойно и убедительно изложить политические требования. Герасим в который раз принимался за прокламацию, но получалось слишком крикливо.

Он сидел на кухоньке. Исчерканные листы были небрежно разбросаны на маленьком столике.

— Неудобно тут, шел бы в горенку, — заботливо говорила Анюта, видя, как он мучается с прокламацией.

— Наоборот, очень удобно, — он указал на медный самовар, стоящий на табуретке у печи. — Чуть что — бумагу в трубу, и чаек вскипятим.

Жена добродушно усмехнулась, но от своего не отступала.

— Передохни, не нервничай, — успокаивала как могла. — Мы с Галочкой сейчас уйдем и посидим у ворот.

Герасим согласно кивал. А сам пытался сосредоточиться, найти простые и убедительные — выразительные слова.

Небольшое окно выходило во двор. Одинокая береза роняла свои последние листья, и оголенный корявый ствол ее и надломленные ветки выглядели сиротливо. Подумалось, а в роще — деревья прямые и ровные, лист на них держится дольше. Не так ли в жизни людей? Когда вместе, и бороться легче, а поодиночке и сопротивляться труднее. И будто нужные мысли зацепились за корень. Слова, которые не находил, появились и начали выстраиваться в строки.

Анюта неслышно вышла с Галочкой, присела на лавочку возле дома и стала наблюдать за улицей. Беспокоилась за Герасима.

Приход Бойковой отвлек Мишеневу от мрачных мыслей. Женщины теперь встречались реже. После благополучного возвращения от Эмбриона Анюту следовало оберегать от слежки.

Бойкова наклонилась к Галочке, нежно потрепала ее рукой по разрумянившимся щечкам, угостила яблоком.

— Дома? — обратилась она к Анне Алексеевне.

— Пишет, — понимая ее, ответила Мишенева.

Бойкова повернула голову, осмотрелась.

— Есть приятная весточка…

Анюта кивнула, и Лидия Ивановна прошла во двор.

— Ты, Анюта? — услышав, как открывается дверь, спросил Мишенев.

— Нет, это я, Герасим Михайлович, — сказала Бойкова и присела рядом на табуретку.

— Читайте, — протянула она небольшой листок, испещренный ровным четким почерком.

Герасим взял в руки листок, пробежал. Надежда Константиновна писала: «Отчего Азиат не держит своего слова писать? Как он поживает? Как идут дела?» И просила достать документы, собрать все сведения о предстоящем суде над златоустовскими рабочими.

— Неловко получилось, — сказала Бойкова.

— Я не забыл обещания, но поездка на заводы отвлекла…

— Надо теперь же ответить.

— Сейчас есть что рассказать Надежде Константиновне и Владимиру Ильичу, есть чем порадовать их. Уральские социал-демократы одобряют и поддерживают позицию большевиков на съезде.

…И все же Герасим чувствовал себя виноватым перед Крупской. Взглянул на Бойкову, заверил:

— Сегодня же напишу.

— Хорошо, — согласилась Лидия Ивановна и спросила о прокламации.

Мишенев указал на исписанные листы, одни отодвинул в сторону, другие протянул Бойковой. Строки звали к действию. Лидия Ивановна высказала свое мнение:

— Сильно! Особенно вот это место… — Она тихо, с выражением, начала читать: «С марта утекло много воды. Грандиозное волнение рабочих прокатилось по всему югу России. Во всех столкновениях стояли лицом к лицу два врага: самодержавное правительство и бесправный народ, враги непримиримые, поклявшиеся бороться до конца… Борьба идет, борьба смертельная. И чем яростнее, чем бессмысленнее будет набрасываться правительство на свои жертвы, тем скорее выроет себе могилу…»

Лидия Ивановна сделала паузу.

— Спокойно читать нельзя, Герасим Михайлович. И о задачах русских социал-демократов сказано хорошо: «Наша задача — объединить рабочий класс под знаменем пролетарской борьбы, показать ему, что вся его сила в нем самом…»

Лидия Ивановна призналась:

— Я не сумела бы так написать, а у вас получилось.

«…Наш путь ясен, под знаменем социал-демократической рабочей партии мы неуклонно будем работать над созданием великой революционной пролетарской армии. Мы твердо верим в силу массовой борьбы, только сознательный голос объединенного рабочего класса может устрашить русское правительство. Всякий иной способ борьбы не может иметь успеха: кто верит в силу организованной массовой борьбы, пусть становится сознательным борцом за лучшее будущее, за полное освобождение от гнета и эксплуатации. Пусть растут ряды Российской социал-демократической партии.

Да здравствует социализм!»

Бойкова сложила вчетверо прочитанные листы, запрятала их во внутренний карман юбки.

— Дело теперь за мной, — улыбнулась, протянула руку Мишеневу, пожала его худые, холодные пальцы и предупредила: — Не провожайте меня. Отдыхайте. Мне не нравится ваш утомленный вид. Я пошлю Анну Алексеевну домой, теперь ей можно возвратиться. Пусть поставит самоварчик, а это на растопочку, — она взглядом повела по исписанным листам и быстро вышла из дома.

Герасим и в самом деле чувствовал себя неважно. Лидия Ивановна права — ему следовало отдохнуть. В последнее время усилились головные боли, больше всего ощущавшиеся в затылке, и он частенько откидывал голову, закрывал глаза. Анюта заметила, допытывалась. Герасим старался скрыть от жены недомогание, уверял — просто устал от работы и нервного напряжения.