Владимир Балязин - Охотник за тронами

— Едут! Едут!

Все враз стали приподниматься на цыпочках, вытягивать шеи.

Из кремля потянулось на мост шествие. Над головами плыли, чуть покачиваясь, хоругви, посверкивали окладами иконы.

— Владыка, владыка, — пронеслось по толпе.

— Идет, боров гладкий, утешать да уговаривать, — услышал Николай.

— Угодник чертов, — добавили с другого бока.

«Не любят Варсонофия, — подумал Волчонок, — да и за что его любить? Перед панами-католиками травой стелется архиепископ Смоленский».

Между тем процессия приближалась. Уже видны стали лица идущих: архиепископа, именитых мужей смоленских, попов и дьяконов из владычного кремлевского собора.

Многих посадские и слободские узнавали:

— Вона, гляньте, Михаила Пивов ищет!

— Боярин, а заодно с нами!

— Чего ж он за хвостом владычным тянется?

— Да нетто все, кто возле владыки, нам супостаты?

— Все не все, но половина будет.

— Экой цифирный — враз счел!

Чем ближе подступало шествие, тем тише становилась толпа. И когда Варсонофий взошел на паперть, было так тихо, что передние услышали тяжкое дыхание седобородого грузного архиепископа.

Был Варсонофий красив и благообразен, а по старому поверью — кто ликом благолепен, тот и Господу угоден. И потому, когда негромко, с хрипотцой, произнес владыка первое слово, замерли все и, внимая, потянулись к пастырю.

— Дети мои, чада возлюбленные! Карает нас Господь по грехам нашим, а паче иных покарал Господь меня, грешного. — Голос Варсонофия прервался. Казалось, старик вот-вот заплачет. Старухи и женки засопели, завздыхали, завсхлипывали. — И в сей час велит мне Господь испить горькую чашу. Велит сказать скорбную весть. — Варсонофий снова замолк. Краем рукава провел под глазами, как бы утирая слезы. — Не я один плачу, иные многие плачут вместе со мной, и не только здесь, но и далеко отсюда. Плачет вместе со мною и государь наш, пресветлый король Сигизмунд Казимирович, ибо ему сейчас еще горше, чем любому из нас.

Толпа в недоумении зашумела. Некоторые, озадаченные, зашипели:

— Тише! Тише!

Другие изумленно вопрошали:

— Короля, что ли, в тюрьму метнули?

Владыка стоял, выжидая. Затем сказал, по-прежнему не повышая голоса:

— А оттого, дети мои, плачет король наш, что пришлось ему, милостивцу, тяжкое его сердцу дело сделать: бывшую королеву Олену из дома ее не выпустить оттого, что Олена хотела со многой казной из государства нашего бежать и ту казну недругам нашим переслать.

Перейдя на совсем другой тон, заговорил Варсонофий властно и громко:

— А кто из вас, чада, сделал бы по-иному? Кто дозволил бы свое добро недоброхотам и зложелателям отдавать?

Толпа ошарашенно молчала.

— Один Господь ведает, сколь много молился я за грешницу Олену. Да, видать, не дошла до Господа моя молитва. И сейчас, воротясь к себе в дом, снова стану я молиться за нее, неразумную, а королю Сигизмунду Казимировичу отошлю письмо, чтоб простил немудрую и из нятства велел выпустить.

— Напиши, владыка, батюшка! — закричали женки, и некоторые мужики поддержали их. Остальные же от изумления рта раскрыть не могли, только крякали да чесали затылки, дивясь этакой сатанинской хитрости Варсонофия.

А он, широким жестом благословив толпу, уже сходил с паперти. Вслед за владыкой, либо опустив очи долу, либо лукаво посмеиваясь, тянулся с иконами и хоругвями весь его причт.

Попы пошли в кремль, посадские и слободские — под гору, по домам.

Николай шагал вместе со всеми, удивляясь столь неожиданному повороту дела. По привычке вслушивался в разговоры.

— Провел нас поп на мякине, — говорил один.

— На этот раз провел, в другой раз не получится.

— Да в том ли дело, что он нас от бунта отвел? Все едино, быть крови. Разве царь Московский то дело Сигизмунду простит?

И пока дошел Николай до посада, от десятков людей слышал страшные слова — быть вскорости меж Москвою и Литвой войне.

Переступив порог, Николай увидел в избе Аверьяна. Рыло беспокойно ходил по горнице из угла в угол.

— Наконец-то! Где это ты блукаешь? — накинулся он на Николая.

— Где все, там и я.

— Ну, ин ладно. Надобно тебе, не мешкая, поспешать в Москву и о всем здесь виденном довести Флегонту Васильевичу. Скажи еще: от верных-де людей известно, что королеву Олену Ивановну схватил воевода виленский Николай Радзивилл. Ныне-де королева в Троках и казна ее королевскими Сигизмундовыми людьми отнята, а что с Оленой Ивановной далее будет и кто из наших ныне при ней состоит, того-де я, Аверьян, не ведаю.

— А Михайле Львовичу мне на Москве объявляться ли?

— Думаю, объявись. Не ровен час, узнает князь, что ты в Москве, а к нему не явишься — враз заподозрит в криводушии.

Аверьян подумал немного и добавил:

— Знаешь, Николай, ты, пожалуй, не к Флегонту Васильевичу скачи, а к Михайле Львовичу. Пусть Михайла Львович сам обо всем этом государю доведет. А следом и ты Флегонту Васильевичу о том доведи.

— Опасаюсь я, Аверьян, не будет ли нам за такое своеволие от Флегонта Васильевича какой укоризны? Может, все-таки лучше у него прежде спросить?

Аверьян вздохнул:

— И то правда. Не ровен час, чего-нибудь не так сделаем — не сносить нам тогда головы.

— Стало быть, к Флегонту Васильевичу?

— К нему.

Николай скакал до Москвы одвуконь трое суток. Въехал в город поутру. Лил сильный дождь, мокрые вороны да галки, нахохлившись, сидели на черных деревьях, на крестах церквей. В навозе дрались воробьи. Ободранные козы блукали по канавам, тоскливо блея возле сухих будыльев. Чавкали по уличной грязи лошади. Мужики и бабы, натянув на голову рогожу, сутулясь, копошились возле домов. На папертях, скорчившись, подрагивая от знобящей сырости, терпеливо сидели убогие люди — юроды, нищие, калеки.

В Кремле из-за раннего часа и дождя было необычное малолюдство. Николай даже призадумался: «Как неприметно к избе Флегонта Васильевича подойти?»

Неподалеку от Боровицких ворот Николай поставил коней под крытую коновязь, накинул им на спины сухое рядно и за московскую полушку насыпал две торбы овса. «Без коней не столь заметно будет», — подумал он и, крадучись, пошел к избе дьяка. Замка на двери не было, выходит, кто-то в избе уже сидел.

Николка, отчего-то робея, осторожно заглянул в окно. За столом умостились двое: бессонный Флегонт Васильевич и еще какой-то человек, сидевший к окну спиной. Николай постоял, выжидая. Думал: «Войти или же подождать?»

Что-то в незнакомце настораживало. Вроде бы был ему тот человек знаком. Решив поостеречься, подождать, Николка спрятался под стреху ближнего амбара и, укрывшись от дождя, стал ждать. Вскоре дождь кончился, туч поубавилось, стало совсем светло. Вокруг засновали люди.