Владимир Балязин - Охотник за тронами

Николай, досадуя на медлительного дьяка, обиженно сопел, не сводя глаз с крыльца.

Наконец дверь растворилась. Сторожко озираясь, медленно вышел человек. Когда повернул он голову в ту сторону амбара, где стоял Николка, Волчонок ахнул: перед ним был Кирилл Бочаров — князя Михаила Львовича первый доброхот и главный соглядатай.

Кирилл шмыгнул за угол, а Николай, усмехаясь и от удивления покачивая головой, пошел в избу к Флегонту Васильевичу.

Дьяк встретил Николая так, будто видел его только вчера, — не удивился, не разахался, но вместе с тем обрадовался порядочно — лицом посветлел и заулыбался приветливо.

— С чем пожаловал? — спросил он спокойно и дружески, словно Волчонок к нему домой в гости приехал.

Николка чуть не брякнул: «Да ты, Флегонт Васильевич, поди, и без меня знаешь от Кириллы от Бочарова», но вовремя поостерегся и пересказал то, что велел Аверьян Рыло.

Флегонт Васильевич слушал внимательно, будто впервые довелось ему узнать все это и не об этом же самом только что рассказывал ему Кирилл Бочаров.

— То ты, Николай, сделал гораздо, что вовремя обо всем довел, — сказал Флегонт Васильевич раздумчиво. — Мыслю я, надобно тебе все сие довести и до Михаила Львовича. Как занадобишься, я тебя кликну. А теперь ступай: в баньке попарься, с дороги отдохни.

И опять опоздал Николка с вестью о нятстве королевы Олены, Так же, как и к Флегонту Васильевичу, раньше его поспел к Михаилу Львовичу проворный Кирилл Бочаров. Как и Флегонт Васильевич, Глинский слушал Николая внимательно, словно ничего еще не знал. Выказал слуге при встрече такую же радость, что и потаенный государев дьяк, хотя по всему было видно, спешит князюшка к государю, в Кремль: одежа роскошная, сияют на перстах золотые кольца с каменьями, карета у крыльца ждет и гайдуки от коней не отходят ни на шаг.

А когда сказал Николай, что ныне королева Олена в Троках, Глинский вдруг насторожился и быстро спросил:

— А это отколь тебе ведомо?

Николай вмиг сообразил, что этого Бочаров Михайле Львовичу не поведал. И ответил, простодушно улыбаясь:

— А ей-богу, Михайла Львович, не помню. Только знаю, что говорили люди вокруг. И еще говорили, мол, этакого унижения наш государь не потерпит и пойдет на Литву войной.

— Смотри-ка, сколь много великих тайных дел знают смоленские мещане, — улыбнулся Глинский. — Видно, и в самом деле нет ничего тайного, что не стало бы явным. — И закончил, вставая: — Иди, Николай. В баньке попарься. Полежи с дороги. Занадобишься — призову.

Точь-в-точь как Флегонт Васильевич.

Михаил Львович прошел во дворец — русские, правда, называли его «государевой избой», оттого только, что иных названий для жилья у них не было — безо всякого задержания.

Из дверей столовой палаты навстречу Глинскому вышел благолепный ликом муж, в окладистой русой бороде, с очами, будто промытыми росой; низко Михайлу Львовичу поклонился, скоро, но без суеты, направился к выходу.

«Экой лис, право, — подумал Глинский, узнав Флегонта Васильевича. — Знать бы, о чем это ты помазаннику нашептывал?»

Из столовой палаты никто более не выходил, но и пройти к государю Глинского не звали.

Михаил Львович, досадуя, закусил губу, сложив руки на коленях, хрустел перстами.

Наконец — слава тебе, Господи! — пожаловали, призвали.

Глинский вошел в столовую палату, высоко вздернув голову, надменно выпятив круглый, выбритый до синевы подбородок.

Заметил: рядом с Василием Ивановичем, положив голову на руки, будто собираясь запеть печальную песню, сидит Иван Юрьевич Шигона-Поджогин, коего иноземные послы в письмах к своим повелителям называли и фаворитом, и канцлером, и «alter ego» — «вторым я» — великого князя московитов. Насупротив Ивана Юрьевича расположились большие государевы воеводы: князья Даниил Васильевич Щеня, Александр Владимирович Ростовский да Иван Михайлович Воротынский-Перемышльский.

— Здравствуй, Михайла Львович, — проговорил государь душевно. — Только это я собрался за тобой посылать, ан ты и сам тут. Ну, садись, куда хочешь. — Василий Иванович плавно рукою повел, словно в пляс пойти собрался.

Михаил Львович сел с краю, возле старика Щени. Опустив глаза, думал: «Звать ты меня конечно же не собирался. Хотя созвал, окромя Шигоны, одних воевод. В такой кумпании небось и я бы сгодился».

Скажи, Иван Юрьевич, князю Михайле Львовичу, о чем мы здесь речь вели, — проговорил великий князь.

Шигона, положив руки на стол и все так же держа голову набок, стал говорить незамысловато, попросту, вроде бы безо всякой хитрости:

— Мы тут, князь Михайла Львович, тебя дожидаючи, по государеву наказу старались измыслить некое умышление супротив нашего общего, князь, недруга — Сигизмунда.

Михаил Львович перебил Шигону:

— А у меня, Юрий Иванович, те же недруги, что и у всех русских людей.

Шигона, не моргнув глазом, будто и не говорил ничего, и в ответ ничего не слышал, продолжал ровно:

— И порешили мы, не дожидаясь прихода царева из Крыма и королева из Литвы, дело то делати с королем по зиме.

— А с чего дело-то затеялось? — спросил Михаил Львович.

— Будто тебе неведомо! — воскликнул великий князь. — Сестру мою Елену Ивановну в тюрьму метнули! — И, распаляясь все более, закричал: — Да в ней ли дело, хотя и сестра она мне? Нельзя нам ждать, пока крымский царь и литовский король купно супротив нас оборотятся! И посему, докуда конь мой будет ходить, а сабля рубить, не дам покоя Литве!

Даниил Щеня — среди воевод старейший — от возраста сутулый, подслеповато щурясь на Василия: Ивановича, проговорил ворчливо:

— Руби, государь, и топчи. Такая уж планида Господом тебе дадена. А нам, слугам твоим, яви милость, поведай, как то дело с королем почнем делать? Когда рати станем собирать? По каким дорогам в Литву пойдем? Кому воеводами повелишь быти?

— Сам пойду с войском! — все еще запальчиво, но уже не столь шибко, проговорил Василий Иванович. И затем почти и вовсе спокойно продолжил: — А дороги, князь Данила, в Литву известные: от Лук пойдем да от Вязьмы. Против вражеского злого умышления меж Новгородом и Луками заслон поставим. И будут у тех полков во челе наместники мои. От Вязьмы князь Иван пойдет, из Лук — князь Василий Семенович, из Новгорода — князь Василий Васильевич.

— Мыслю, государь, — вдруг заговорил Иван Михайлович Воротынский, — князю Ивану Репне гораздо было бы какого доброго человека в товарищи дать. Зело быстро князь Иван опаляется, в решениях горяч и скор.

Василий Иванович снова распалился:

— Я тебя, князь Иван, о том не спрашивая, и тебе вместно прежде меня послушать! А кого я над Вяземскими полками поставлю, то, Иван, дело не твое!

Щеня поглядел на Ивана Михайловича с укоризною, но промолчал. Только покряхтел по-стариковски да вздохнул тихо. Воротынский покраснел густо, проговорил бесстрашно: