Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 1. Голубые мустанги

Еще одна тайна была у славного "города Чинабада". Через хлопковые поля, через нераспаханные земли (в те годы еще были такие земли) проходила непрерывающаяся насыпь, которую узбеки называли "поезд йолу", иначе говоря - "дорога для поезда". Кто и когда проложил здесь железную дорогу, функционировала ли она или так и осталась недостроенной - Камилл не мог выяснить ни тогда, ни потом, когда уже был студентом университета. В доступной литературе упоминания о железной дороге в этом регионе он не мог обнаружить...

Древняя земля Ферганской долины издревле населена людьми, каждое поселение этого благодатного края, богатого солнцем, водой, плодородными почвами, хранит множество неразгаданных тайн. Счастливы люди, которым судьбой предназначено было родиться и жить здесь. Но для нас, насильно привезенных сюда из совсем иного мира, из омываемого морями полуострова, где наши корни и где нас ждут горы, степи, воды, деревья, цветы - для нас этот чужой край был тюрьмой. Но надо было жить. И мы, выжившие в сорок четвертом и сорок пятом, жили. Сильные подчиняли себе обстоятельства, вступали в борьбу за достоинство нации, и погибая физически торжествовали духовно. Слабых река времени затаскивала в омуты духовного оскудения, в водовороты цинизма, где торгуют совестью и достоинством. И кто чего стоит, кем потомки будут гордиться, а кого будут стыдиться - определялось в эти годы.

Со временем стало казаться удивительным, как это советские и партийные руководители Чинабада могли работать без камилловского отца. Ни один мало-мальски важный документ не мог быть составлен без его участия, ни одно обсуждение поступающих сверху директив не проходило без исчерпывающих разъяснений Домуллы. Дело было в первую очередь в том, что знания русского языка местных выдвиженцев хватало только на произнесение приветствия вдруг посетившим район представителям Центра или на отказ в просьбе русскоязычному просителю. А значительная часть поступающих директив, постановлений, указаний была на русском языке, точнее - на бюрократическом диалекте русского языка. Прежде вопрос об адекватной реакции или полном ответе на поступивший документ вообще не стоял, ограничивались стандартными обтекаемыми отписками (речь не идет о приказах провести очередную акцию против каких-либо социальных слоев или о реквизиции коров или кур за недоимки - такие важные документы переводились на узбекский язык в Центральном Комитете, в Ташкенте, а, возможно, и в самой Москве). Такая реакция районных учреждений была обычной, хотя районных руководителей на совещаниях в области привычно ругали за бессмысленные ответы. Но поскольку и сами эти циркуляры или постановления имели мало практического смысла, особенно, если речь шла об идеологических мероприятиях, то привычной руганью и ограничивались. Теперь же имея в своем распоряжении изощренного толкователя советского инояза, районное руководство имело шанс быть замеченным, отмеченным и поощренным. Так оно и произошло. Правда областное начальство с усмешкой интересовалось, кого, мол, вы там нашли такого, шибко грамотного?

- Не-ет! Мы сами! - ответствовало чинабадское начальство, и на этом разговор заканчивался. Однако, на совещаниях район отмечали и ставили в пример другим.

Надо сказать, что поступающая из области или из республиканского центра почта на узбекском языке тоже не вполне была доступна пониманию малообразованных советских и партийных выдвиженцев районного масштаба. А если документ и был понят, то составление внятного ответа оказывалось не под силу районному чиновнику. А профессор Афуз-заде, после чудесного освобождения из-под первого ареста во время войны, года два проработал в городе Фергане в газете - действовал тот же синдром дефицита в грамотных людях. Так что его знания узбекского языка явно превосходили требования к районным чиновникам. Короче говоря, будучи репрессированным спецпереселенцем, не будучи членом партии отец Камилла одним из первых знакомился почти со всеми поступающими по спецпочте документами. Он мог находиться в кабинете председателя райисполкома, когда его срочно требовал к себе первый секретарь райкома, получивший бумагу, на которую срочно надо было составить ответ. Также звонок от председателя исполкома в райком партии мог вежливо попросить секретаря прислать Домуллу не на долго в исполком. Благо, что парадные подъезды зданий райкома и райисполкома разделяло несколько шагов.

Районные руководители уже не могли расточительно относиться ко времени Домуллы. Номинально Афуз-заде оставался начальником над всеми чинабадскими мельницами, но уже в инспекционные поездки по району ему ездить не приходилось - для этого, как я уже упоминал, был назначен другой работник. Это обстоятельство огорчало, по-видимому, Камилла и мельников. Мельников по той причине, что сам Домулла не облагал их поборами в свою личную пользу (пуд пшенички, доставляемой домой к Главному мельнику не в счет - это было необременительной мелочью, да и репрессивных мер в случае недоставки этот добрый Домулла не принимал). Камилл же, обычно сопровождавший папу в этих поездках, был лишен интереснейшего времяпрепровождения. Бывало, на двух лошадях (для Камилла из районной конюшни приводили меланхоличную клячу) они скакали с папой по неразбитому, как ныне автомашинами, мягкому травяному покрытию чинабадских дорог. В районе было около двух десятков мельниц. Задачей инспекторских поездок было напоминание о том, что начальство бдит и, главным образом, напоминание о грядущем наказании тем мельникам, которые не во время платили налог. За помол с клиентов мельник брал десятину, и сколько-то с этого надо было платить в казну. Но самой тяжелой частью поборов была та, которую надо было платить начальству разного уровня. Председателю колхоза надо было отдавать долю за то, чтобы он не предложил районному начальству заменить мельника, районному начальству подносить в деньгах за то, чтобы оно по своей инициативе не произвело такую же замену. Ну, еще инспектору по мельницам за то, чтобы он был доволен и не давал начальству отрицательную информацию, - такая информация обошлась бы мельнику в солидную добавку к той сумме, которую он передавал этому начальству. Делалось это так: когда мельник привозил на заготовительный пункт зерно или муку, то приемщик не имел права принять этот товар без резолюции начальника - уполномоченного Министерства Заготовок. При беседе мельник и передавал денежки, за что получал нагоняй (обязательно!) и резолюцию на бланке сдачи. Как я уже упоминал, "уполминзаг" Усманов понял, что Домулла - человек из другого мира. Поэтому, выполняя указание председателя райисполкома, Усманов совершил первую поездку по мельницам вместе с Главным мельником, и приказал из ближних мельниц ежемесячно доставлять к новому начальнику на дом пуд пшеницы. Это указание выполнялось, поэтому в доме у Камилла всегда было мешка два зерна - куда оно уходило я расскажу чуть позже.