Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 3. Золотая печать

- Дальше путь лежит через мост, который тоньше волоса и острее клинка, - то ли в шутку, то ли всерьез, не дожидаясь вопроса, произнес, как пропел, железнодорожник, и добавил уже другим, жестким голосом: – Дальше путь только пеший.

Шутка, не шутка, но пассажир, кажется, понял, куда его доставил, наконец, этот удивительный поезд. И не надеясь на благоприятный ответ, а только по присущей ему привычке не поддаваться необходимости, он спросил.

- Можно на этом поезде поехать назад? – локомотив в отдаленном конце эшелона пыхтел, выпуская пары.

Тот, кто был в железнодорожной форме, недоуменно взглянул на него, перевел взгляд на паровоз и ответил с нескрываемой безысходностью в голосе:

- А зачем? Ведь пройдя по тому же самому маршруту, поезд вернется опять сюда. Впрочем…

За это последнее слово пассажир ухватился как за соломинку.

- Пожалуй, я прокачусь еще разок, - произнес он, как мог спокойно, а сердце бешено колотилось. Он взялся за холодные поручни и, поднявшись на нижнюю ступеньку, на мгновение остановился и оглянулся. Железнодорожник, уже не обращая на него внимания, шел неторопливо вдоль путей, горизонт был также ровно освещен находящимся за ним источником алого света».

Камилл был потрясен прочитанным. Что это - предсказание, предупреждение? Было, в общем-то, понятно, куда доставил робкого пассажира таинственный поезд – но почему ему было позволено вернуться? Не время еще? Кому не время? Ведь это ему, Камиллу, судьба настойчиво навязывала этот исписанный пергамент …

Камилл заставил себя рассмеяться:

- Всего-навсего литература…

Однако оставалась мистическая тревога.

Но разве не справился он с навязанной ему красной ртутью? Правда, ртуть эта была дана не ему, его только приобщили к ней. А рукопись о путешествии по разным временам была адресована персонально ему. За что такая честь? На что этот намёк?

Наутро, после полной недоуменных размышлений ночи, он пришел к банальному, но единственно разумному заключению:

- Нечего разводить детские фантазии! Я всегда любил заковыристые истории, вот мне судьба и подбросила подарок. Ладно! Среднего качества литература…

Но всем своим существом наш пытающийся настроить себя на скептический лад доктор наук осознавал, что в жизни его появилась еще одна мистическая загадка, которая станет его постоянным спутником.

Разумеется, что, вернувшись в Москву, Камилл еще не раз перечитал загадочную рукопись, сложив новонайденные листы пергамента с прежними. Нет, относиться к изложенному неизвестным автором повествованию как к литературному упражнению было неумно.

В аллегорической форме Камиллу преподносилось некое будущее. Или напоминалось прошедшее.

Груз не решаемой задачи будоражил воображение, гнал сон и разгонял в жилах кровь. Однако носить в себе тайну рукописи было психологически трудно. Может быть, надо отвлечься, вытеснить из повседневных мыслей эту загадку?

Камилл решил, что поездка в Крым, общение с соплеменниками, ощущение причастности к общенациональной проблеме отодвинет мысли о странной рукописи на задний план.

В Старом Крыму его приезда давно уже ждал Фуат. Камилл телеграммой уведомил Фуата, что собирается вскорости быть у него, если тот сам никуда не уезжает. «Пока еще не выселили, - отвечал также телеграммой Фуат – Приезжай в любой день». И Камилл взял билет до Феодосии, откуда было совсем близко до бывшего Солхата - первой столицы Крымского ханства.

Поезд доставил его в древнюю Кафу около полудня. Побродив по грязным улицам города, Камилл ворчал себе под нос: «Какая это Кафа, это, действительно, грязная Феодосия». Наконец решил, что пора добираться до Старого Крыма.

На подходе к зданию автостанции его стали осаждать развязные мужики:

- Куда ехать, командир? Довезем в любой уголок Полуострова! А может до Тамани?

Цена поездки до Старого Крыма оказалась такой же, как и стоимость железнодорожного билета от Москвы.

- Ну, иди в кассу, там билеты дешевые! - почему-то с издевательским смехом посоветовали таксисты Камиллу, который удивился названной ими цене.

В кассе автостанции билет до Старого Крыма продавать отказались, потому что не гарантировали прибытия рейсового транспорта.

- Вряд ли дождетесь автобуса, - сообщила несколько растерявшемуся Камиллу молодая кассирша и добавила как бы конфиденциально: - Тут вообще с транспортом плохо, лучше идите на шоссе и ловите частника.

Камилл поблагодарил девушку, и сердце его смягчилось. Он вышел из здания и огляделся. Под деревьями, под кустами - везде сидели или лежали взрослые и дети, с торбами, с сумками, с мешками. Люди переругивались между собой, орали на детей, пьяно матерились, лица их были злы и бессмысленны. Эта картина шокировала Камилла, много всякого повидавшего и в подмосковных колхозах, и в памирских кишлаках. Он брезгливо смотрел на этот неопрятный человеческий гурт, прилегший в жаркий солнечный день отдохнуть в скудной тени хилых, видно недавно посаженных деревьев и кустов, и ему припомнилось, что он уже видел где-то что-то подобное.

Да, это было в первых числах июня более четверти века назад. Тогда их, высаженных из грязных вагонов, после ночи, проведенной на железнодорожном складе, погрузили в грузовики и доставили в глубинный узбекский колхоз, где выгрузили, как скот. И люди, в ожидании дальнейших повелений, разбрелись под деревья, под кусты, чтобы скрыться от палящего азиатского солнца, и был у людей такой же серый, истрепанный вид, и такая же разномастная поклажа, и то же безнадежное ожидание. Только пьянства и мата не было…

Камилл сообразил, что нынче был воскресный день, люди приехали на городской базар кто за покупками, кто с товаром для продажи. И вот завершив свои дела, они намеревались возвратиться в свои жилища, но застряли на автовокзале. Камилл провел здесь уже полчаса, а ни единого автобуса не появилось. Окружающая его картина была, действительно, отвратительна - будто война, будто беженцы, да к тому же пьяные. И он, закинув сумку за плечо, пошел, как ему посоветовала симпатичная кассирша, в сторону шоссе.

Дорога, ведущая от автостанции, была загажена даже более чем улицы Феодосии. Иссохшая колея сохраняла заполненные мусором ямы, созданные буксовавшими здесь в зимней грязи машин. Тряпье, не убираемое, наверное, уже несколько лет, захламило обочину, валялись какие-то промасленные доски, старые автомобильные шины. Добравшись, наконец, до асфальтированного шоссе, Камилл прошел по его краю вперед, чтобы не видеть заметенный от проезжих глаз под придорожные кусты городской мусор, и остановился у молодых тополей, поджидая машину, которая довезла бы его до места. Настроение молодого мужчины, увидевшего, до какого состояния доведена его родина, было отвратительным.