Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

- По таким вопросам, молодой человек, вам нужно приходить самому. Вы уже вполне самостоятельны, незачем маму беспокоить, - назидательно произнес он, и посетители поняли, что шанс получить разрешение имеется.

То ли Иванову импонировал способный юноша, то ли ему очень не понравился директор школы, приходивший с доносом на своего ученика, но он, действительно, был благорасположен. И достав отпечатанный типографским способом специальный бланк, он вписал в него имя и фамилию спецпереселенца, которому дозволялось посетить столичный град Ташкент.

- Когда вы собираетесь поехать в Министерство? – спросил комендант.

Камилл почему-то смутился, - наверное, из-за неожидаемого от человека в форме офицера госбезопасности доброго отношения. Он даже не мог сразу сориентироваться в днях недели, в которые школьное расписание позволяло пропустить уроки.

- Завтра, завтра же и поеду, - ответил он, после некоторого замешательства.

Комендант поставил дату и вручил бланк юноше.

- По возвращении верните разрешение в течение трех дней, - и встал, давая понять, что аудиенция окончена.

Искренне поблагодарив Иванова, мать и сын покинули комендатуру.

Назавтра первые четыре урока пропускать было не желательно, тем более что времени отпроситься уже не оставалось. Но последними двумя уроками были узбекский язык и физкультура. Узбекским языком в свою бытность в Чинабаде Камилл вполне хорошо овладел, поэтому учитель был доброжелателен к нему и разрешил пропустить урок. Ну и Евдокимыч, конечно, возражений не имел. Отнеся домой портфель и прихватив еще с утра заготовленный бабушкой кулек с вареными яйцами и помидорами, Камилл вышел на шоссе, ведущее в Ташкент. Уже вторая машина остановилась перед стоящим с поднятой рукой юношей, и минут через тридцать Камилл, заплатив шоферу совсем небольшую сумму денег за проезд, уже шел по направлению к стоящему на остановке трамваю. Трамваев, между прочим, он не видел с той поры, когда они перестали ходить в его родном городе, оккупированном германскими войсками.

Как ему наказывал Анатолий Аронович, юноша вышел у театра имени Алишера Навои, чтобы пересесть на другой трамвай, который довез его до Министерства просвещения Узбекской ССР. Здание Министерства стояло прямо у остановки, и Камилл сразу нашел его по прибитой у входа красивой вывеске. Отворив тяжелые створы дверей, Камилл вошел в просторный холл, где дежурный спросил его, по какому он делу. Камилл показал ему письмо, и дежурный велел передать его в экспедицию, куда поступают все письма. Но Анатолий Аронович предупредил своего ученика, чтобы тот не отдавал письмо никому, а сам добился приема в том кабинете, в котором ему сразу же отпечатают и дадут прямо в руки разрешение на пересдачу. Поэтому, прошествовав, якобы, в экспедицию, Камилл быстро поднялся на второй этаж и, поискав, нашел комнату с трафаретом секретариат. Сидевшие там тетеньки были внимательны к юноше, но объяснили ему, что прием посетителей происходит только до двух часов. Так что надо молодому человеку придти в другой день и зайти в комнату такую-то на третьем этаже. Огорченный Камилл все же поднялся на третий этаж, но двери нужной комнаты были закрыты. Сунулся, было, упорный парень в соседнюю комнату, но там ему сказали, что, во-первых, этими вопросами занимаются в другом кабинете, а, во-вторых, приемные часы с утра. Еще, наверное, полчаса бродил Камилл по коридорам Министерства, возвращаясь, то и дело, к заветной двери, и в один из подходов увидел, что дверь приоткрыта. Не стучась, парень вбежал в комнату, где за одним из столов сидела пожилая женщина в очках.

- Приема нет, - предупредила женщина вопрос посетителя.

Камилл сказал, что он приехал издалека, что у него срочное дело, вот письмо.

- Сдайте письмо в экспедицию, - кратко ответила женщина, и опять занялась своим делом. Настырный Камилл не стал объяснять ей, что для него, находящегося под гласным административным надзором, посещение Ташкента является большой проблемой, он просто сказал, что ему надо получить очень важное для него разрешение, что он вынужден сегодня вечером выехать из Ташкента. Женщина, не отрываясь от своего дела, отвечала, что этим вопросом занимается Василиса Николаевна, которая сейчас отсутствует и будет только завтра утром. Камилл понял, что сегодня он своего дела никак завершить не сумеет.

Выйдя на улицу, юноша постарался успокоить себя. Что ж, придется приехать вновь на следующей неделе. Комендант, вроде бы, доброжелателен, выпишет другое разрешение. И Камилл решил прогуляться по столичному городу.

Он, между прочим, прежде уже трижды посещал Ташкент, но это были своеобразные посещения. Дело в том, что учительница химии Маргарита Алексеевна была большой любительницей музыкальной классики и взяла на себя организацию коллективных поездок учеников в недавно построенный Театр оперы и балета, носящий имя великого поэта Алишера Навои. Она заранее, по заявке, покупала билеты на вечерние спектакли, а ученики через своих классных руководителей приобретали эти билеты. И в назначенный вечер около двух десятков старшеклассников веселой компанией в кузове заказанного заранее грузовика ехали в Ташкент и выгружались из машины прямо у широких ступеней театра. Шофер грузовика дремал в кабине, пока любители искусства слушали оперу или смотрели балет, а во время длительных антрактов ходили по великолепным залам прекрасного здания театра, восхищаясь неподражаемыми картинами, выполненными узбекскими мастерами в технике резьбы по ганчу, то есть по особому виду алебастра. После спектакля ученики ехали от здания театра по ночному Ташкенту домой, так что знакомство со столицей Узбекистана было весьма ограниченным.

Во время первого посещения театра ученики слушали оперу «Евгений Онегин». Большинство учеников с восьмого по десятый класс впервые слушали эту оперу, хотя отдельные партии, часто исполняемые по радио, слышали, надо полагать, все. Что касается Камилла, недавно только выбравшегося из далекой страны журчащих арыков и цветущих садов, где не ходят поезда, и откуда до ближайшего театра три дня скачи, не доскачешь, то он оказался к тому времени изощренным меломаном, прослушавшим не раз многие шедевры оперного искусства. Как такое оказалось возможным?

В первый свой день рождения в пристоличном городке Камилл попросил маму купить ему детекторный приемник с наушниками. Он протянул по двору, где они снимали у украинской семьи двухкомнатную времянку с верандой, провод длиной метров в двадцать, который оказался вполне мощной антенной для примитивного приемника, работающего на токе, индуцируемом радиоволной в этом проводе. По ночам он ловил далекие станции в коротковолновом диапазоне, несущие ту информацию о происходящих в стране Советов событиях, которая не звучала в передачах ташкентского и московского радио. Но вскоре его внимание полностью переключилось на отлично звучащие в наушниках музыкальные произведения разных жанров, передаваемые из московских залов и студий и ретранслируемые ташкентской студией. Как раз в тот год музыкальная общественность Москвы отмечала юбилей Большого театра, и почти каждый вечер в эфир шли передачи русских и зарубежных опер. Это было упоительно для, как выяснилось, музыкального юноши! Причем Камилл имел возможность убедиться, что звучание в наушниках намного совершенней, чем в громкоговорителях радиосети. И еще одним неоспоримым преимуществом обладали наушники: в них Камилл, никого не беспокоя, слушал музыку в постели до поздней ночи, когда мама, бабушка и братишка уже давно спали. Он надевал наушники в половине одиннадцатого по местному времени, когда в Москве была половина восьмого, и снимал их далеко за полночь - в зависимости от длительности оперного спектакля. Поскольку в течение года оперы часто повторялись, он уже знал, что при трансляции «Искателей жемчуга» он заснет раньше, чем если бы он начал слушать «Бориса Годунова», ну и так далее. Тогда же он стал убежденным приверженцем Лемешева, хотя впоследствии оценил великолепную чистоту голоса Козловского. Удивительно, но наушники передавали все нюансы звучания голосов солистов, позволяли слышать звучание каждого инструмента в оркестре. Может быть, такой эффект достигался благодаря тому, что слушал юноша музыкальные передачи в ночной тишине, да еще таким образом, что никакой посторонний звук не мог проникнуть в его уши, прикрытые пластинами наушников.