Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

В комнате повисла унылая тишина.

- Да, слуги народа, - саркастически изрек, наконец, Шариф.

- Не суди их строго, - примирительно произнес Сейдамет, - они члены партии, а там у них суровая дисциплина. Чуть заметят критическое отношение к политике советской власти, так отберут партбилет и с работы выгонят. А у них семьи…

- А наши семьи? – вспылил Мамут. - Мама моя без работы, сестра только уборщицей устроиться смогла. Хорошо, что огород есть.

- Мамут, нельзя требовать от человека геройства. Геройство – это состояние души. Придет время, и эти люди тоже пожертвуют своим благополучием ради народного дела, - Камилл хотел разрядить обстановку.

- Э-э, там в тридцать седьмом году такой отбор произошел, - возразил Закир. - Эти люди, прошедшие тот отбор, ради других на жертву не пойдут! И главное в том, что они слишком хорошо знают судьбу своих предшественников, тех, чье место они заняли. Они боятся, при этом хорошо знают, чего боятся!

- Ну, это ты слишком! – возмутился Камилл. – Среди них офицеры, которые воевали в окопах, партизанские командиры!

- Те, кто под пулями ходил, те, действительно, могут идти на риск, - согласился Закир. – А те, кто в Сочи всю войну прятались…

- Ребята, не забывайте, что эти люди, как бы не выслуживались перед советской властью и НКВД в предвоенные годы, впоследствии оказались свидетелями несчастий своего народа, - перебил его до сих пор молчавший Кадыр. – Я думаю, что они плохо спят ночами, мучаясь от своей бездеятельности. Камилл прав, придет время, и, по крайней мере, некоторые из них рискнут вступить в борьбу за свой народ.

- Столько времени прошло уже, - злился Мамут. – И Сталина осудили, и Берию расстреляли. Что же молчат твои красные командиры?

- А нужны они нам? – резонно заметил Сейдамет, и все облегченно засмеялись.

- Лишь бы не мешали! А на помощь их рассчитывать не приходиться!

- И все же, - настойчиво повторил Камилл, - нельзя упрекать человека за то, что он не проявляет геройства.

- Да, - поддержал Камилла Шариф. – Это мы ничего не имеем, и нам нечего терять. А если бы у нас была бы высокооплачиваемая работа и разные привилегии, то неизвестно, как мы бы себя повели.

Услышав последние слова Шарифа Мамут выпучил от возмущения глаза, но ничего сказать не успел, потому что Кадыр со смехом повалил его на кровать:

- Все, братишка, успокойся! И, вообще, иди к себе. Нам надо работать!

В другой раз, когда ребята вновь собрались вместе, Камилл уведомил товарищей, что необходимо членам руководства Организации поехать в совхозы Ташкентской области.

- Там наши люди живут так же, как десять лет назад, - говорил Камилл. - У них нет веры в завтрашний день, домов не строят, обитают в жалких лачугах, в которые их поселили в сорок четвертом. Людей замучила бедность и рабский труд на хлопковых плантациях. Я даже не знал, что есть еще такая жизнь.

Камилл замолчал. Но тут слово взял Рустем.

- Ты, Камилл, не знаешь, как живут наши люди здесь, на ташкентских заводах. То, что ты рассказал ужасно, но для сотен крымскотатарских семей, работающих на соседнем с нашим институтом комбинате, жизнь на чистом воздухе в совхозе "Баяут" показалась бы санаторием. Представь себе, что семьи с детьми живут в клетушках, пристроенных к стенам цехов, а некоторые прямо в цехах. Шум, газы, пыль. А еще хуже им было в расположенных рядом с цехами деревянных бараках, из которых их расселяют в эти каморки. Я там был неделю назад.

Камилл был поражен:

- Не может быть! Почему же они не уходят с такой работы?

- А куда? - Кадыр недобро хмыкнул. - Ты же сам говоришь, что людей в совхозах держит нищета. То же самое и здесь. Рустем после посещения этих бараков неделю в себя не может прийти. Между прочим, мои младшие братья и сестры под Наманганом тоже живут в бараках.

- А как живут наши люди на шахтах Ангрена? - включился в разговор Аким. – Я там недавно гостил у маминого брата. Ты по себе судишь, по своей семье…

Никогда еще Камилл не испытывал такого чувства стыда перед своими товарищами. Да, он жил в городской благоустроенной квартире, а до того в приташкентском городке им сдавал двухкомнатный домик с сенями хозяин, построивший тут же для своей семьи большой пятикомнатный дом. Вокруг были сады и виноградники, добрые соседи. На той же улице несколько больших домов принадлежало крымским татарам, и дома эти были лучшими на улице.

- Да, по-видимому, я не знаю всего, - подавленно промолвил он. - Я был в садоводческом совхозе под Ташкентом, там все наши хорошо устроились. Вот мы все ездили осенью в Кибрай. Вспомните, какие там у наших татар дома.

- Ладно, ты не оправдывайся, - примирительно произнес Закир. - Мои родители тоже живут в большом и светлом доме, там в нашем поселке все татары хорошо устроились. Но не везде так. Конечно, в хлопководческие совхозы ехать надо. Ты, Камилл, возьми с собой кого-нибудь, и поезжайте. Расскажете о нашей организации, оставите им наши листовки. Это поднимет их настроение.

Этими словами Закира напряжение было снято.

- Рустем, девочки сейчас размножают текст очередного письма, - обратился Камилл к товарищу. - Давай завтра вместе пойдем в рабочие бараки.

Когда на другой день Камилл пришел в комнату общежития, где его ждал Рустем, там уже находилась второкурсница медицинского института Зульфие.

- Я не могу ее отговорить, - сказал Рустем. - Она не понимает, что зрелище это не для слабонервных, начнет плакать, а это неделикатно в отношении несчастных людей.

- Я плакать не собираюсь, смотри, сам не заплачь, - парировала Зульфие. - Я в сорок четвертом такого насмотрелась!

- Вот потому и можешь не выдержать, - заметил Рустем, но девушка перебила его:

- Я будущий врач и нервы у меня крепкие, - она гордо вскинула голову. - Может быть, там кому-то нужна медицинская помощь, я в следующий раз приведу с собой старшекурсников.

В проходной охранник не хотел их пускать, но Рустем еще днем договорился, что к ним к обговоренному времени выйдет один из рабочих и подтвердит, что это к нему пришли родственники. Тут как раз тот самый рабочий и подошел с распростертыми объятиями:

- О, сестренка! О, Рустем! Давно не виделись!

Ну, наши ребята тоже изобразили родственное ликование, и все оказались на территории комбината. Уже за проходной они обменялись еще раз рукопожатиями и представились друг другу. Рабочего звали Амза. Это был крепко сложенный среднего роста мужчина лет тридцати пяти с заметным шрамом на щеке – эсэсовская пуля оставила след на лице партизанившего в крымских горах молодого парня.

- Не будем терять времени и сначала пойдем в бараки, - сказал Амза. Они прошли в глубь территории, и Камилл увидел черный от времени деревянный сарай.

То, что увидел Камилл внутри этого сарая, было хуже того, что он себе представил на основании рассказа товарища. Длинный барак представлял собой одни двухэтажные нары, перегородками между живущими на нарах семьями служили фанерные листы от ящиков. Нары по большей своей протяженности пустовали, во всем бараке находилось, пожалуй, человек тридцать взрослых и столько же детей. В помещении царил полумрак, затхлый запах гниющих овощей был, по-видимому, здесь привычным, большинство обитателей полулежало на ватных матрацах. У противоположной стенки стояли на ящиках ведра, жестяные тазы, какие-то банки и коробки.