Айдын Шем - Нити судеб человеческих. Часть 2. Красная ртуть

К тому же Камилл все более утверждался в правильности своего решения скрыть от научной общественности способность красной ртути взрываться в конфигурации замкнутого контура. Такое утаивание было противозаконным, но сообщение об этом страшном свойстве красной ртути было бы еще более тяжким преступлением, преступлением перед человечеством.… Так, во всяком случае, казалось Камиллу.

Обойдя по безлюдным аллеям и дорожкам огромное здание, он вышел к так называемой «клубной части» Университета. Здесь были остановки маршрутных автобусов-экспрессов, и тут же всегда можно было поймать свободное такси. Вскоре дребезжащая «Волга» уже несла его на Котельническую набережную…

Больше всего на свете Валентин любил женщин, но эту свою страсть он, как достойный мужчина, не афишировал. На втором месте его пристрастий было кино, и эту свою слабость он не находил необходимым скрывать. Ну и как каждый москвич он любил выпить пива, что мог себе позволить не всегда, ибо над всеми его страстями возвышалось дело , которое требовало трезвого ума. Чтобы быть правильно понятым в наше весьма приниженное время, вознесшее на пьедестал добывателей денег, я должен пояснить, что имеется в виду дело не в смысле business , а в смысле life-work – дело жизни, смысл бытия. Главным жизненным интересом Валентина была его наука – лингвистика, древние языки, и в этой сфере, между прочим, он достиг самых высоких степеней. И при всей своей приверженности к науке он мог отменить корпение над фолиантами ради дружеской пирушки или, как уже намекалось, ради хорошенькой простушки. Но свой сорокавосьмидневный трудовой отпуск, даже при отдыхе на Черном море, проводил в общении с рукописями и уже упомянутыми фолиантами, прихваченными с собой.

Из старых, еще из узбекистанской поры, товарищей только он, Валентин, и оставался у Камилла в Москве. Оба они были из числа неочарованных государством и тем нам интересны.

Созвонившись с вечера, друзья договорились просмотреть на раннем утреннем сеансе новый кинофильм, чтобы потом поспешить в научные залы Библиотеки имени Ленина. Однако на выходе из метро их внимание привлекла палатка, коварно предлагавшая спешащим по разным своим делам москвичам недавно завезенные запотевшие бутылки «Жигулевского» и готовящиеся в высокой электрической кастрюле приятно пахнущие сосиски.

Заглянув в заинтересованные глаза не произнесшего, однако, ни единого слова Валентина, более непосредственный Камилл предложил опорожнить по паре бутылок пивка и убедиться, что вкус свежеотвареных сосисок столь же хорош, как и испускаемый ими аромат.

- Почему бы и нет, - не стал возражать Валентин. – Управимся и пойдем на следующий сеанс.

И пиво было отменным, и сосиски с тушеной капустой шли под него замечательно. Разговор шел на всякие незначительные темы. Потом конкретизировались на знакомых и малознакомых девушках, наконец, как положено на Руси, перешли к легкому разговору о политике.

-Да, кстати, мне сегодня вечером принесут статью одного физика, академика Сахарова. Самиздатовскую рукопись, конечно, - Валентин отковырнул о металлический край столика крышку с очередной бутылки.

- А-а, знаю…

- Откуда ты знаешь? «Размышления о прогрессе и об интеллектуальной свободе» называется, антикоммунистическая…

- По Би-би-си или по «Голосу» слышал. – Камилл допил пиво из стакана. – А ты, я вижу, все еще не слушаешь вражьи голоса…

- Я из первоисточников информацию получаю.

- О-о!

- Да, вот так.

- А о событиях в Чехословакии тебе сам Дубчек сообщает?

- Ага, он. И ты кое-что добавляешь.

- Пора мне подарить тебе «Спидолу», черт возьми!

- Я не против. А пока что завтра с утра приходи, расскажешь вражьи новости и получишь рукопись, но только до послезавтрашнего дня, строго.

- Я тебя когда-нибудь подводил? Авторханова даже не дочитал.

- У тебя же целая ночь была! – Валентин наполнял стаканы, сосредоточенно дожидаясь, пока осядет пена.

- Ты очкарик, тебе легче. А у меня к рассвету глаза уже отказали. Шрифт идиотский, мелкий, да и фотокопия отвратительная, - заметил Камилл.

- Эх, если бы иметь доступ к копировальному аппарату, - отреагировал Валентин на это замечание. - У вас в институте тоже такой есть, наверное?

- Есть. Ксерокс называется.

- Ага. У нас контроль за этим ксероксом невероятный. Заведует им один мудак, явно из кагебешников. Порнографию за денежки размножает, а с антисоветчиной к нему идти не стоит.

- И деньги возьмет, и продаст, - недобро засмеялся Камилл.

- Ага. Но аппарат удивительный! – восторженно воскликнул Валентин.

Камилл задумчиво жевал смазанную горчицей сосиску.

- Вот что, - произнес он, запив последний кусок последним стаканом пива. – Я у тебя возьму с утра рукопись этого Сахарова и попробую у себя размножить. У нас на ксероксе девица, у меня с ней хорошие отношения.

- Дерешь ты ее нещадно, так и скажи…

- Нет, ничего подобного. Однако влюблена. Но я не могу всех обслуживать, тем более вспомогательный контингент.

- Ну, циник! Ладно. Так сможешь хотя бы два новых экземпляра сделать? Это важно!

- Постараюсь.

Камилл бумажной салфеткой вытирал губы, с сожалением глядя на опустевшую бумажную тарелочку. Валентин поймал его взгляд.

- Может, повторим?

- Почему бы и нет? - произнес Камилл любимую фразу Валентина под его одобрительный смех.

Для орошения порций сосисок с капустой понадобилось по две очередных бутылок холодного «Жигулевского» на брата, потому что жара набирала силу, и кто знает, чего ожидать к полудню.

До начала очередного сеанса оставалось минут тридцать, и молодые мужчины, имевшие намерение, как уже было сказано, с утра после небольшой культурной разрядки идти в родную «Ленинку», поспешили к кинотеатру, немножечко комплексуя по поводу потерянного времени. Каково же было их удивление, когда оказалось, что на этом очередном сеансе вместо ожидаемого советского детектива будет демонстрироваться двухсерийная американская версия «Войны и мира» с Одри Хепберн.

- Одри Хепберн! - одновременно воскликнули ученые мужи, глядя друг на друга с несколько преувеличенным выражением восторга и умиления, долженствующим обоюдно доказать, что такое везение вряд ли еще когда-нибудь может выпасть на их долю. Ни один из этих лицемеров не заикнулся, что ко времени окончания этого двойного сеанса впору будет уже не идти в библиотеку, а возвращаться из нее.

Когда через четыре часа ублаготворенные Валентин и Камилл вышли из темного кинозала на залитую ярким солнечным светом улицу, тени от тополей удлинились и как огромные с размытыми контурами стрелки, указывали в сторону, противоположную от научных залов известной на весь мир Библиотеки.