Лора Вальден - В долине горячих источников

Теперь старшая женщина требовательно протянула ей чемодан дочери. Пайка проигнорировала его.

— Да, я маори, но не знаю, с какой стати я должна нести в номер чемодан вашей дочери. Я не сильнее юной леди. — Эти слова Пайка просто выплюнула из себя. Сердце едва не выпрыгивало из груди.

— Знаете, кто вы? — произнесла старшая, презрительно разглядывая Пайку.

Пайка молча выдержала ее взгляд.

— Вы дерзкая обманщица. Просто пытаетесь увильнуть от работы. Как это типично для вас! Моя мать никогда не потерпела бы, чтобы за ней ухаживала маори!

— Верно! Бабушка никогда не стерпела бы тебя рядом! — прошипела девушка.

— Хелен! Мама! Вы с ума сошли? Чего это вы набросились на Пайку? Она ничего вам не сделала! — рявкнул Дункан, который спускался по лестнице, перепрыгивая через две ступеньки.

Пайка совсем растерялась.

— Эта маори отказалась отнести мой чемодан, — возмущенно заявила Хелен.

— Вы немедленно извинитесь перед ней, — сердито произнес Дункан, указывая на растерянную Пайку, все еще стоявшую у подножия лестницы. Затем он добавил: — Не слушайте их, Пайка, я возьму чемодан.

Но Пайка уже бросилась прочь.

Она выбежала из дома, ни разу не обернувшись. Воспоминания о том, что она всегда хотела забыть, вдруг поднялись в ней, как Похуту, когда он начинает плеваться пеплом. Девушка думала о клятве, которую дала самой себе много лет назад. «Я больше никогда не буду унижаться перед пакеха», — снова поклялась она себе, быстрым шагом идя по пыльным улицам Роторуа.

Стоял теплый зимний день. Пайка Градич, как ее теперь звали после того, как мать девочки официально вышла замуж за Золтана Градича, быстро-быстро бежала домой из маленькой школы в Даргавиле. Она всегда первой после уроков собирала вещи, стараясь убежать от насмешек остальных. В первый год у нее даже была подруга среди учениц, Люсия, дочь одного из друзей отчима. Но с тех пор как в классе стал командовать Дарко, коренастый парень, старше остальных, Пайка осталась одна. И ничего не менял тот факт, что она была лучше всех в классе и, кроме того, явной любимицей учителя. Наоборот, это еще больше распаляло гнев Дарко и его друзей — они ужасно мучились с английским языком, в то время как Пайке он давался без всякого труда. Из одной только зависти к ее школьным успехам одноклассники не упускали даже малейшей возможности нагнать Пайку по дороге домой и обидеть из-за цвета кожи. По правде говоря, у некоторых ребят-далматов кожа была еще темнее, чем у нее, но это не мешало им кричать ей вслед: «Маори! Маори!»

Поначалу Пайка винила в этих неприятностях только мать.

— Почему у тебя такая темная кожа? — упрекала она ее. Мать с ангельским терпением объясняла ей, что быть маори не стыдно. Но это не приносило Пайке успокоения. Сама она не так бросалась бы в глаза среди белых детей, но все знали ее темнокожую мать Мере.

В отчаянии Пайка как-то сказала Дарко, что она дочь отчима, а не Мере. Некоторое время все шло хорошо, пока Дарко не рассказал об этом своей матери, а та не передала Мере. Последняя прилюдно уличила Пайку во лжи. Впервые в жизни Пайка увидела, как ее обычно кроткая мать дрожит от ярости.

— Это такая же правда, как и то, что я здесь стою: ты моя, плоть от плоти и кровь от крови! — кричала Мере так громко, что слышали все вокруг.

Пайка до сих пор не простила ей того, что она разоблачила ее перед всеми детьми, поскольку после этого девочку стали дразнить еще больше, постоянно напоминая о ее маорийских корнях.

«И почему я — единственный ребенок-маори в этом гнезде?» — снова и снова спрашивала себя Пайка, подбегая с опущенной головой к маленькому деревянному домику, в котором они жили с матерью и отчимом.

Он ничем не отличался от других местных домов. Все они были простыми, построенными из прочной древесины каури. В Даргавиле жили сотни мигрантов из Далмации, решивших разбогатеть на добыче смолы каури. Но богатели не простые диггеры, которые в ужасных условиях выкапывали янтарную смолу из земли, а только торговцы, продававшие драгоценный материал для лаков и полировки мебели, линолеумов и книжных переплетов. По железной дороге, проложенной через лес, а затем на кораблях они переправляли свой товар по реке Ваироа в Окленд и даже в Европу.

Пайка на цыпочках прокралась в душную спальню без окон, где вот уже не первый день лежала мать, мучаясь от болезни. При виде ее Пайка испугалась. Выглядела Мере ужасно. Казалось, она постарела на много лет. Пайка даже немного боялась ее — настолько чужой она вдруг стала ей казаться. Девочке пришлось буквально заставить себя погладить ее шершавую руку. «И куда подевался отчим?» — в отчаянии задавалась вопросом Пайка, но сама прекрасно знала ответ на свой вопрос. Сидит, наверное, в одном из салунов. В лесу каури он не был уже несколько дней. Инструменты стояли без дела в углу.

Пайка вздохнула. Несмотря на то что он вот уже два года был ее отчимом и ни разу не поднял на нее руку, она не испытывала к нему ни капли уважения. Этот непредсказуемый человек часто кричал на мать, если ему не нравилась приготовленная еда, бил ее, если бывал пьян, а Мере едва осмеливалась сказать хоть слово. Однако сейчас Пайке хотелось, чтобы он поскорее пришел домой, потому что матери становилось хуже с каждым часом.

Тело Мере сотрясалось от приступов кашля, женщину непрерывно тошнило, она с трудом дышала, и Пайка чувствовала себя ужасно потерянной. Ей было невыносимо видеть, как страдает мать. Кожа Мере пожелтела, глаза закатились.

— Ведро! — прохрипела Мере, и Пайка бросилась прочь. Едва она успела принести ведро, как изо рта матери извергся фонтан желтоватой рвоты.

Пайке стало дурно. Раздираемая сочувствием и отвращением, она крикнула:

— Я пойду, надо привести отца.

Но мать лишь махнула рукой.

— Нет! Он этого не выносит, — слабо прошептала она.

Пайка старалась дышать глубже. Она тоже едва выносила все это, но выбора у девочки не было. Она должна сидеть у постели матери, хочется ей того или нет.

Ее тоже никто не спрашивал, хочет ли она уехать из Тауранга и переехать в Даргавиль. Она с самого начала не понимала, почему мать бросила родную деревню ради этого грубого мужчины, который почти не говорил по-английски, а маори не знал и подавно. Она еще смутно помнила, что за день до отъезда, накануне ночью, между ее матерью и старейшинами племени произошел спор. И уже на следующий день они ранним утром ушли с белым мужчиной.

— Пожалуйста, останься! — слабым голосом попросила мать, глядя на дочь грустными карими глазами, и негромко добавила: — Дитя мое, я чувствую, что предки забирают меня к себе. И они приказывают мне рассказать тебе правду о том дне, когда разгневался Руо Моко.