Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

Почти вся царская конница, за исключением рейтаров с их мушкетами, была вооружена луками и стрелами. Кони большей частью были башкирские или турецкие. И седла и стремена тоже были турецкие. А вместо шпор употреблялись барабанчики. Рейтары еще носили кованые доспехи и кольчуги.

Предполагалось, что иноземцы должны учить русских ратному делу. На самом же деле русские учили войне иноземных наставников. Они понятия не имели о шагистике, зато умели жить впроголодь, проводить всю кампанию на снегу, когда земля промерзала на целый ярд, ночуя без палатки или шалаша у костра, а то и без оного. Русский воин держался на воде из ручья и овсянкой. Его конь чудом существовал, летом пожирая лесную зелень, а зимой — заболонь и кору деревьев, постоянно находясь не в конюшне, а под открытым небом, на семи ветрах, порой в костоломный мороз и кромешную метель.

Желая все же сделаться благопопечительным помещиком, Лермонт всюду совал свой нос, попадая во время боевых походов в деревню. Картина всюду была безотрадная. По совету Филарета, последовавшего примеру Вильгельма Завоевателя в Англии, провел в своей Doomsday Book всенародную перепись, Собор принял указ о рассылке писцовых книг. Писцы брали на государственный учет все земли и их богатства, помещиков и крепостных, страдников и холопев. И Лермонт видел, что переписчики эти, безжалостно притесняя убогих, хапают с богатых, взятки, чтобы показать у них меньшее количество деревень и душ и тем сократить их подати. Снова неправда, опять неслыханный произвол. Казна ввела новые налоги. Облагали налогами все, что можно было и нельзя: мытье портов и сподней, водопой скотины. Душило крестьян крепостное ярмо. В Москве и других городах всех служилых людей, опричь иноземцев, обложили общим посадским тяглом. Всячески спаивали народ в городах и весях, только бы набить казну. Свой народ угнетали до последней крайности, а англиянам, у коих взяли в займ много денег, дали право беспошлинной торговли на Руси.

И это все по ночам записывал Лермонт, веря, что кому-нибудь когда-нибудь пригодится горькая правда.

На своих полях сеял Лермонт овес и рожь. Мечтал о пшенице, ячмене, горохе, гречихе, льне. Завел плугов больше, чем сох, и не деревянных, а железных. Бороны, верно, деревянные. При посеве ржи около Ильина дня трех с половиной четвертей получал умолот двадцать пять четвертей.

Лермонт часто бывал в гостях у Галловея, который жил сначала на Посольском дворе в Китай-городе, а позднее перебрался на квартиру в Гавриловской слободе, рядом с деревянной церквушкой архангела Гавриила, что на Поганом пруду. [70]Галловей любил рассказывать об Эдинбурге, о королевском замке на зеленой Замковой горе с его неприступными стенами, о «королевской миле», ведущей по средневековому городу к дворцу Холируд-хаус. Тянули Лермонта к нему не только всегда содержательные беседы с архитектором за кружкой пива, но и книги, валявшиеся всюду в большой каменной горнице.

Со жгучим вниманием прочитал Лермонт не попадавшуюся ему прежде книгу Джона Нокса, написанную в начале второй половины прошлого (XVI) века и озаглавленную «История реформации религии в королевстве Шотландском». Это была мудрая книга, чуждая фанатизма, сдобренная щедро сатирой и юмором. В это время появлялось много книг о мучениках и жертвах папской церкви и инквизиции и чужих святых, прославлявших свои чудеса и подвиги своих святых и поносивших чужие чудеса. Лермонт относился к своей религии по примеру отца и матери спокойно, не впадая в кликушество, более того, склоняясь к здоровому скептицизму. Чувствуя в нем это отношение к Богу, видя, что его в церковь не тянет, богомольная Наташа приходила в великую печаль и ужас и прибегала к наивным увещеваниям и ухищрениям, дабы наставить его на путь истинный, но Лермонт не поддавался на все ее происки. В полку он знал весьма набожных рыцарей — взять хотя бы бывших братьев Ливонского ордена, это не мешало им быть буянами, разбойниками, пропойцами. А вот Галловей — явный безбожник, а во всем ему позавидуешь!.. Не желая идти на постыдные сделки с собственной совестью, он наотрез отказался не только принять православное греческое вероисповедание, но и крестить своего сына, а когда узнал, что Наташа без его ведома, за его спиной, тайно крестила Вилима в церкви Николы Явленного, только махнул рукой.

Книгу Джона Нокса, шотландского Кальвина, нельзя было купить ни за какие деньги ни в одной католической стране. А в Москве жаловали еретиков-протестантов. Сюда пока как будто не доставали когтистые щупальца воинствующих инквизиторов-иезуитов, утверждавших абсолютную непогрешимость папы. Еще Папа Павел III ввел железную цензуру, огульно смел все книги инакомыслящих в свой «Индекс запретных книг». На кострах горели не только подозрительные еретики, но и подозрительные книги. Еретики эти свободно гуляли по Москве, покупали любые книги. Папа Пий V, причисленный к лику святых, посылал на каторгу, на галеры трижды прогулявших воскресную службу. Большинство рейтаров вообще не ходили в церковь, предпочитая кабак и веселый дом. Крис Галловей любил цитировать самого себя: если божественных учений много, тьма тьмущая, то все они липовые!

Залечивая раны, Лермонт читал и перечитывал книги из своей скромной библиотеки. Книги в Москве были все еще редкостью, да и денег на них не хватало, и потому волей-неволей приходилось ему по многу раз перечитывать одни и те же книги. Но это были отборные книги. И открылась Лермонту святая истина: что лучше читать не вширь, множа количество прочитанных книг, а вглубь, штудируя самые ценные книги, открывая в них все новые и новые великие достоинства. Так читал он «Дон-Кишоте», «Жизнеописания знаменитых людей» Плутарха во французском переводе мессира Жака Амио, епископа Оксеррского.

— Прискорбно все-таки коротка наша жизнь, — как-то сказал ему Крис Галловей, гуляя с ним по берегу Поганого пруда, — и нет лучшего способа удлинить ее, чем чтение книг. Но и о чарке забывать нельзя!

Учась читать по-итальянски, Лермонт прочитал изданную в 1568 году изумительную книгу Джиорджио Васари под названием «Жития величайших живописцев, художников и архитекторов», первую историю искусства, поразительно живую, искреннюю и полнокровную автобиографию Бенвенуто Челлини, умершего после завидно плодотворной жизни лет за двадцать пять до появления на свет Лермонта. На английском он, почти не отрываясь, прочел «Историю мира» сэра Вальтера Ролли, с коим некогда плавал отец Джорджа — Эндрю Лермонт. Как историк этот бывший сэр Вальтер, корсар, чье имя гремело на всех морях и океанах, находился под влиянием Плутарха. Отец, великий правдолюбец, и своего бывшего капитана упрекал в чрезмерном вымысле и разгуле фантазии в своей книге о путешествии к берегам Южной Америки. Но, трудясь на протяжении двенадцати лет над мировой историей в лондонском Тауэре, куда заточил его Иаков I после смерти Елизаветы, сэр Вальтер стал с возрастом трезвее смотреть на жизнь за решеткой. Когда Иаков выпустил его на волю в 1617 году, этому несокрушимому человеку было уже шестьдесят пять лет, но он не думал о покое. Он снарядил экспедицию в Южную Америку. Он вновь отправился искать золотую страну Эльдорадо. Однако Лермонт знал от отца, что на самом деле, как Колумб не верил в то, что Америка — это Индия, но скрывал это, чтобы соблазнить Изабеллу и Филиппа, так и Ролли, отложив в сторону книги, использовал выдуманный испанскими конкистадорами миф об Эльдорадо, чтобы жадный Иаков развязал свою мошну и дал ему денег на экспедицию. Разгромив испанцев, сэр Вальтер сжег их форт Сан-Томе. Слава о корсаре, вернувшемся с того света, снова побежала по волнам.