Овидий Горчаков - Если б мы не любили так нежно

В начале 1626 года взял Лермонт почитать в английском посольстве книгу знакомца своего капитана Джона Смита, сыгравшего столь важную роль в его судьбе. Ведь если бы взял его Смит тогда в Америку, совсем иначе, надо думать, сложилась бы вся его жизнь. Он пошел бы тропой отца, уплыл бы по океану за заходящим солнцем, никогда не увидел Московии, не женился бы на русской…

Книга Смита была напечатана в Лондоне в 1624 году и называлась «Общая история Виргинии и Новой Англии». Джордж сразу вспомнил наставления покойного батюшки, научившего его критически относиться к воспоминаниям бывалых людей, даже самых великих из них. В книге Смита было на редкость много хвастовства и вранья, а ведь он в 1607 году первым изучил атлантическое побережье Северной Америки. И не кто-нибудь, а он 16 сентября 1620 года отплыл из английского порта Портсмута с полигримами из числа пуритан на судне «Мейфлауэр» — «Майский цветок». Вместо Виргинии он бросил якорь у американского мыса Код. Затем вплоть до 24 декабря Смит водил свой корабль вдоль побережья, пока не облюбовали пилигримы местечко на берегу, которое капитан Смит еще в 1614 году назвал Плимутом в честь великого английского порта, родной своей гавани. Переселенцы приступили к рубке первого дома в рождественский день 25 декабря. Половина всей первой на континенте колонии вымерла зимой, но уцелевшие плодились и размножались.

До них еще, как рассказывал сыну капитан Лермонт, сэр Вальтер Ролли в 1585 году высадил на острове Роанок английских колонистов, но на следующий же год они вернулись в Англию, не выдержав суровых тягот. Вторично Ролли доставил на остров сто семнадцать человек. Через семь дней у колонистов родилось первое в Америке белое дитя — Виргиния Дэр. Но когда в 1590 году к острову пристал корабль, на острове этом не оказалось ни одного человека. Таинственным образом исчезли и все следы поселения. Только на одном из деревьев виднелась загадочная надпись: «Croatan».

С легкой руки капитана Джона Смита в Северной Америке к 1624 году уже обосновалось несколько крепких колоний: в Виргинии, Массачусетсе, в Северной Каролине, Нью-Гемпшире. Было среди колонистов, или пионеров, как их называли в Америке, немало шкотов. Вполне мог среди них оказаться, кабы фортуна в лице капитана Джона Смита не распорядилась иначе, и Джордж Лермонт.

Вот и писал бы капитан Джон Смит о своих путешествиях, о больших открытиях, о колониях, которые он помог создать в Америке. А он увлекся от начала до конца выдуманной историей о прекрасной индеянке Покахонтас.

Лермонт учил сына Вильку читать и писать по-аглицки (эй, би, си) и по-русски (аз, буки, веди).

Никаких школ в Москве, руководств и наставлений по воспитанию детей в те времена, разумеется, и в помине не было. На все случаи жизни была Библия. Под влиянием безбожника Галловея Лермонт, прежде добрый протестант и ревностный христианин, давно не признавал Библию Священным Писанием, однако почитал ее, опять же вслед за Галловеем, как бесценный кладезь мудрости, накопленной человечеством за тысячелетия. Разумеется, много было в книге дикого и варварского, противного раскрепощенному уму. Однако Писание как литературный, исторический, философский памятник, как антология весьма неравноценных и разновременных, но древних рукописей, еврейских и христианских сочинений, религиозных, исторических хроник и преданий, эпических мифов и сказаний, притч, басен и прекрасных любовных песен в глазах Галловея и Лермонта не имело себе равных. Вся беда была лишь в канонизации этой пестрой антологии. Но сама Библия в этом не виновата. Обожествление любого человеческого творения — залог его будущего ниспровержения. Но боги приходят и уходят, а венцы человеческого, народного гения сияют вечно. Задолго до «Домостроя» и всех и всяческих наставлений Библия веками была единственным руководством, хрестоматией, альманахом — словом, первой настольной книгой.

Из Второго закония аглицкой и русской Библий Лермонт читал такие убедительные заповеди своим сыновьям:

«Если у кого будет сын буйный и непокорный, не повинующийся голосу отца своего и голосу матери своей и они наказывали его, — но он не слушает их: то отец и мать его пусть возьмут его, и приведут его к старейшим города своего и к воротам своего местопребывания, и скажут старейшинам города своего: „сей сын наш буен и непокорен, не слушает слов наших, мот и пьяница“; тогда все жители города его пусть побьют камнями до смерти…»

И сыновья Лермонта запоминали подобные наставления на всю жизнь.

Когда Вильке исполнилось семь лет, отец смастерил ему маленький лук, соразмерный силе его рук, и торжественно вручил его ему вместе с кожаными колчанами с двенадцатью стрелами.

— Мою родину, — сказал Лермонт сыну, — не раз били южники-англияне, потому что у нас забыли уроки Лермонтов и других рыцарей-норманнов, а в Англии каждый малыш в семь лет получал из отцовских рук лук и стрелы и начинал учиться стрелять. Каждый год ты получишь от меня новый лук потяжелей, побольше этого, и стрелы твои будут лететь все метче и дальше. И братья твои тоже станут лучниками и будут натягивать тетиву не к груди, как все плохие лучники, а к уху, что позволяет стрелять длинными и более точными стрелами. Твоего предка сэра Лермонта убил в битве при Флоддене лучник короля Генриха Восьмого Английского, потому что по указу этого короля пороли того отца, сын которого плохо стрелял сызмальства из лука. Сейчас ты, верно, не все понял из того, что я тебе сказал, но повторение — мать учения, и я, твой отец, буду повторять этот урок тебе, пока ты не запомнишь его назубок и не перейдешь к другим видам оружия!

Такие уроки были Вильке по сердцу, не то что аз-буки-веди! А маленький Петька никак не мог натянуть лук и плакал горючими слезами.

Осенью 1625 года Джордж Лермонт неожиданно получил из Данцига доставленное немецким купцом письмо от родного дяди — главного капитана Питера Лермонта, с которым он сражался насмерть в 1619 году. Дядя проклинал себя и за то, что не отправил его из Данцига домой, и за то, что позволил ему уехать с Дугласом в крепость Белую, — он тогда был в Данциге, а приехав в Варшаву, узнал о переводе эскадрона Дугласа в крепость, которую заведомо нельзя было отстоять. Он звал племянника в Данциг, обещал содействовать его отправке домой, в Шотландию. В конце письма объяснил, что недавняя гибель его кузена капитана Давида Лермонта, [89]сына сэра Джона Лермонта из Балкоми, на поле брани в Германии [90]заставляет и его подумать о возвращении хотя бы в Англию. Передавал приветы от жены Катерины, от Эндрю, которому уже пошел двадцать второй год. Мальчик рвется на военную службу, но он, его отец, ни за что не позволит ему это, скорее в монахи отдаст…