Игорь Москвин - Петербургский сыск. 1874 год, апрель

Кузьма обернулся и впился цепким взглядом в вышедшего следом бородатого мужчину, немного ссутулившегося, словно на спине лежит тяжёлый куль.

– Что вышел? – произнёс Добрянский, оскалив зубы.

– Дух там, – Иван Дмитриевич махнул рукой куда—то в сторону, – тяжёлый. Не привычный я к нему.

– Что тогда в него пришёл?

– Так, ить. Отставку—то барин дал.

– Не нужен, стало быть, стал?

– Оно так.

– И долго у барина служил?

– Да, почитай, цельный год ему товары возил.

– Товары?

– Из порта на склад.

– И что ж тебя выставил?

– Дак, барин за границу укатил, дома свои закрыл и нас, всех, на улицу.

– Что и сторожей не оставил? – Видно было, как загорелись глаза Кузьмы.

– То—то и оно, Федьку —хромого одного оставил. А какой с него сторож—то? – Ощерил зубы Путилин.

– Любопытно, – в задумчивости сказал Добрянский. – А ты хозяйский дом хорошо знаешь?

– Очень даже дюже, – Иван Дмитриевич погладил бороду, Добрянского заинтересовали слова случайного знакомого.

– Соблазна не было?

– Мил человек, да кабы, – и Путилин умолк.

– Не бойся, со мной можно по простому, – Кузьма ступил вперёд и шёпотом произнёс, – я и сам из таких.

– Тады тебя мне сам Господь послал, – также тихо в ответ с радостью в голосе сказал начальник сыска.

– Может, сегодня того…

– А ты, – Путилин осёкся и через некоторое время добавил, – а что? Сегодня Федька пьян.

– Вот—вот, потом случая не представится.

– Едем, – уверенно кинул Путилин.

На Тележной взяли единственную на улице коляску.

– Куды? – Обернулся возница.

– Поезжай по Невскому, – похлопал по его спине Путилин, – я скажу, где повернуть.

Ехали молча, только после Полицейского моста Иван Дмитриевич произнёс:

– На Морскую.

– Там же. – Добрянский замолчал, чувствуя, как в правый бок упёрлось дуло пистолета.

– Да, Кузьма, там сыскное и сиди смирненько, боюсь в тебе лишнюю дырочку сделаю.

У подъезда возница, оказавшийся Мишей Жуковым, произнёс:

– Я уж и не надеялся, что его арестуем, – кивнул головой в сторону Кузьмы.

– Голдыша привезли? – Путилин обратился к дежурному чиновнику, преградившему путь неизвестной компании, в одном из прибывших он, наконец, признал помощника начальника сыска Жукова.

– В камере, – не моргнув, произнёс чиновник.

– Через четверть часа приведите ко мне этого господина, – Иван Дмитриевич сказал, находясь на лестнице, и только в кабинете скривился от боли – ныло в правом боку под рёбрами. Погладил рукой и начал переодеваться.

Когда Миша привёл Добрянского, Путилин сидел в кресле и лицо выражало не только усталость, но и удовольствие от того, что преступник пойман.

– Присаживайся. Кузьма, разговор у нас может быть долгим, а может и совсем коротким, зависит только от тебя.

– Я – то что? – Добрянский криво усмехнулся. – Ничего не делал, ничего не совершал. Ну, ехал с одним бородатым в портерную хмельного выпить.

– Ты я вижу. Кузьма, что—то не понимаешь. Я тебя не за ради карих глаз сегодня выслеживал, а на то уж очень веская причина прикатила с… Мытнинского рынка.

– Да хоть с Сенного, – задержанный и глазом не повёл на слова начальника сыска.

– Мне жаль, что ты не понимаешь. Голдыш—то у нас сидит в камере и ты думаешь он будет молчать о птичнике?

– Не знаю, я никакого птичника, – огрызнулся Добрянский.

– Скажи, что и Петьку Голдыша не знаешь, – Иван Дмитриевич открыл ящик стола и бросил на зелёное сукно ремень, – и это ты не узнаешь.

Кузьма вскочил с места.

– Что вам надо? Не знаю я ничего, не знаю.

– Да ты не суетись, присаживайся, – спокойным, но с металлическими нотками произнёс Путилин, – я тебя не чаю выкушать пригласил.

Добрянский тяжело дышал и рыскал глазами по кабинету, потом взял себя в руки и робко присел.

– Знаю я все, Кузьма, – Иван Дмитриевич вертел в руках ремень, – вот Петька Голдыш уже поведал, как ты свой ремешок старику на шею накинул.

– Врёт он, сука, – попытался огрызнутся задержанный, – врёт.

– Пусть врёт, – раззадоривал Добрянского Иван Дмитриевич, – зато складно.

– Не мой ремень, а его, – кадык Кузьмы дёрнулся, – я на кражу шёл, Петька сказал, что у старика поживиться есть чем. Вот я и пошёл.

– Рассказывай.

– Ну, когда мы вошли, Петька сразу старика молотком по голове, а когда птичник захрипел, то снял ремень и накинул тому на шею. Я и сообразить ничего не сумел, тем более помешать.

– Кто ещё принимал участие в убийстве?

– Господин Путилин, – опять у Добрянского дёрнулся кадык, – не на смертоубийство я шёл, а на кражу.

– Ты не сказал, кто, кроме тебя с Голдышом, там был?

– А что Петька?

– Валит все на тебя, мол, ты позвал, старику голову проломил.

– Вот гад, – сквозь зубы выдавил Кузьма, – двое мы были, кто—то третий должен был быть, да не пришёл. Его я не знаю.

– Добрянский, ты же – вор, что ж тебя на кровь потянуло?

– Я знать не знал и духом не ведал, что так обернётся, – Кузьма успокоился, даже руки перестали трястись, – не желал я смерти старику, видит Бог, – задержанный перекрестился, – если б знал, никогда не пошел бы к птичнику.

– Знал бы, соломки подстелил.

– Ваша правда, я после случившегося хотел уехать, да вот паспорт задержал. Сегодня обещались мне продать, а то не видать бы вам Кузю Добрянского более в столице, – и совсем тихо добавил, – не видать.

Когда Жуков с задержанным удалились, Иван Дмитриевич погладил рукой колено и сжал до боли зубы. Что за напасть? Тело, словно чужое, не только на погоду отзывается, пройдёшь пешком – ноги гудят, не поешь вовремя – желудок начинает капризничать. Не пора ли в отставку, господин статский советник, похлопал ладонью по колену, не иначе призывал к порядку.

Через некоторое время вернулся Миша, лицо сияло, как начищенный до зеркального блеска медный пятак.

– Можно сказать, дело завершено, – Жуков после быстрого шага опустился на стул, где ранее сидел Добрянский.

– Не говори гоп, – Путилин почесал волосы, – Голдыш по земле ходит. Вот, когда он передо мною предстанет, тогда считай, дело можно передавать судебному следователю. Ты допросные листы заполнил?

– Иван Дмитрич. – надулся Миша, – вы совсем меня за желторотого птенца держите.

– Надо ж для порядка спросить? Агенты где?

– Так я их ещё с Тележной домой отправил, что им сюда возвращаться?

– Совсем в начальника, Миша, превращаешься, глядишь и мной командовать начнёшь.

– Да я…

– Ладно, не красней, ты правильно поступил, а теперь иди, отдохни. В восемь по голдышеву душу поедем, надо этого подлеца призвать к ответу.

Три часа сна и тело вполне пригодно для дальнейшего несения службы. Даже боль куда—то отступило, видимо, не захотела мешать правосудию.