Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Песня то почти стихает, то снова медленно льется в воздухе. Видимо, девка, что-то делая, отходит от своего окна и снова приближается к нему.

Иван Васильевич молчал, заглядевшись на яркое белое облачко, одиноко плывущее в синеве неба, слушая невольно пение и думая свои думы. Советники его тоже молчат. «Сжа-а-алься, ма-а-тушка-а, над го-орюшком мо-оим!» – неожиданно громко всплеснулась вдруг песня.

Иван Васильевич чуть дрогнул и, усмехнувшись, сказал:

– Тишина-то какая. Упади сей часец на дворе доска – пушечным громом покажется.

Но брови его быстро сдвинулись, и он заговорил, продолжая прерванную незадолго пред тем беседу:

– Вот яз и сказываю. Тишина у нас второй год. Даст Бог, удержим злобу, может, еще на год-два. Затишье сие пред грозой. Зрю яз всю Московскую землю яко на ладони и вижу: круг земли нашей тучи черны ходят-плавают да грозой внутри кипят, и неведомо, из которой ране гром грянет.

– Истинно, государь, – живо отозвался дьяк Курицын. – Кругом нас иноземные вороги: под самым боком Казань зубы точит, а с Дикого Поля всякая татарва грозит: и Большая Орда, и Ногайская из-за Волги, и сибирские татары.

– А с запада, – продолжал дьяк Бородатый, – Литва, а за спиной ее круль польский, тамо же и немцы ливонские, а за спиной их свеи. [173]

– И все они, – молвил сурово Иван Васильевич, – как волки лютые, Русь растерзать хотят, по кускам растащить! Мы захотим татар бить – нам в спину ударят ляхи, литовцы и немцы. Будем бить латынян поганых – татары нам в спину ударят.

Великий князь замолчал, а дьяк Курицын поспешно горестно вопросил:

– Как же нам быть, государь? Ведь есть у нас еще вороги и в Новомгороде, и во Пскове, и в Твери.

Наступило молчание. Иван Васильевич хмурил брови, но был спокоен.

– Яз так мыслю, – заговорил наконец он медленно, – два года, а то и более нигде старины не рушить. Содеем хитрые докончания со всеми удельными, а с Михайлой тверским утвердим крестоцелованием все, как при отцах наших было. То же учиним и с Новымгородом и со Псковом. Ты, Степан Тимофеич, сими градами займись, с глаз их не спущай, а Федор Василич глядеть будет за удельными и за татарами. Обое же вместе и латынян из виду не упущайте. – Иван Васильевич злобно ухмыльнулся и, помолчав малое время, продолжал: – О Рязани яз прежде со старой государыней подумаю и с нашим митрополитом.

Великий князь встал и, когда дьяки стали прощаться, молвил им:

– При отце мы били татар татарами, а ныне попытаем и латынян татарами бить. Да и у латынян меж собой рознь есть. Разумеете сие?

– Разумеем, государь, – ответили оба дьяка.

– Новгород и Псков покуда по старине доржать, а потом их сей же самой стариной бить начнем.

– Как же так? – с недоумением заявили дьяки.

– Уразумеете после, – коротко ответил государь.

Дьяки вышли.

Иван ласково положил руки на плечи Юрия.

– Все слышал, брат мой? – сказал он, посмеиваясь. – Все сие того ради дею, дабы успеть полки снарядить. Будешь ты войско по-новому строить. Садись, слушай…

Глаза у Юрия радостно засияли, поблескивая искорками.

– Очи-то у тобя, как у отца были, помню, – неожиданно молвил Иван. – Слушай же, о каком яз порядке для боя думаю. Разум у тобя скорометлив на военные хитрости. Ты поймешь меня враз. На поле у нас всегда было пять полков. Ставили мы их так: за дозорами – «передовой» полк да конный с луками; за ним «большой» полк, а по бокам «большого» «правый» и «левый» полки, да из лучших воев – «сторожевой» полк, дабы всегда в засаде сила была. Ныне же, когда у нас есть судовая пешая рать и могут быть, как у псковичей, свои пушечники, надобно многое в построенье полков изменить. А как? – ты уж сам с воеводами подумай. Наиглавное же надобно все войско из копейщиков, лучников, топорников, сабельников конных и пеших, пушечников и нашу судовую рать нам твердо в руках доржать. Для сего же яз решил всех детей боярских во всех полках под начало наших людей, наиболее хитрых в ратном деле и верных, поставить, выбрать из людей от двора нашего, московского сиречь, у кажного полку – наш воевода будет, как и воевода «большого» полку – набольший, который всем воеводам приказывает.

– Разумею все, Иване! – весело воскликнул Юрий. – Так мы не одних татар побьем, а и латыньство одолеем.

– В тайне сие храни до времени, и воеводы пусть языки не распускают, – добавил великий князь.

– Яз самых верных нам возьму: Стригу, Басёнка, Плещеева, Беззубцева…

– Сие ты лучше меня ведаешь, – перебил его Иван, – токмо не допущай среди них спору о старшинстве и худородии. На места сажай по уму, а не по знатости рода, – яз сие скреплю. Да о кормах подумай, о жалованье, а за непослушание нещадно казни: темницей, кнутом, батогами и даже смертью. Ну, иди, Юрий, притомился яз. Потрудись в сем деле – ты ведь десница моя.

Когда Юрий вышел, Иван Васильевич ослаб неожиданно и лег на пристенную скамью, вытянувшись во весь свой могучий рост. Его охватила тревога, и вспомнил он предсмертные слова отца, что государство-то как конь: не захочет в узде ходить – и сбросит.

– Лягаться вдруг начнет конь-то, – хрипло произнес он вслух, – а яз еще не готов.

Дверь в его покой быстро отворилась, и вошла к нему Марьюшка с пятилетним Ванюшенькой и юной золовкой своей Аннушкой.

– Иванушка, – обнимая мужа, весело заговорила Марьюшка, – а мы хотим по ягоды. Земляники, бают, страсть сколько! Мы с матушкой, с Аннушкой и со всеми сенными девками поедем в заповедную рощу.

В дверях показалась Марья Ярославна.

– Будь здрав, сыночек.

Иван Васильевич встал навстречу матери и поцеловал ее.

– Будь здрава, матушка!

Марья Ярославна и в темном вдовьем наряде, несмотря на сорок пять лет, казалась моложе и была еще красива, только темные глаза ее застыли в печали и даже улыбка не оживляла лица, а сама становилась печальной.

– Вот молодые-то закружили меня, старуху, и яз с ними еду. – Она помолчала, внимательно посмотрев на сына, и добавила: – Ну, Марьюшка, иди собирай все! Спеши – к ужину воротиться надобно. Отпущает муж-то?

– Поезжайте, матушка, поезжайте, – молвил Иван Васильевич ласково, – а яз малость един тут побуду.

Марьюшка порывисто обняла и поцеловала мужа, а он, схватив на руки Ванюшеньку, стал целовать сына.

– Тату, – отбивался тот, – хочу по ягоды, пусти, тату.

Когда все вышли, поднялась и Марья Ярославна. Подойдя к сыну, она нежно положила руку на его голову:

– Что с тобой, Иванушка?

Иван крепко прижал ее руку к лицу своему.

– Тяжко мне, матушка, тяжко! Один яз остался против всех ворогов, и своих, и чужеземных. Как волки, все круг меня зубами щелкают, хоть и по кустам прячутся.