Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

– После молитвы иша хочу идти к супруге своей. До молитвы же хочу усладить сердце и душу твоей беседой и наставить ум свой твоими советами.

Хан рассказал ему о планах похода на Москву.

– Не даст Иван дани за все три года – полон возьмем многочисленный! Напомним ему времена Тохтамыша. Города же и села отдам на разграбление эмира.

– Верно, государь, брось им по жирной кости, как собакам. Хотел сегодня сам упредить тебя: точат они уж кончары, мыслят о смуте. Когда собакам не дашь поступить по-собачьи, у них внутренности перевернутся от злобы, загрызут и хозяина. Бросай же им жирные кости и можешь бить их палкой: они будут только лизать твои руки.

– Пусть так, – согласился Ахмат, – а казны у меня теперь нет. Добывать надо. Только опасаюсь крымского хана. Отпал он от нас из зависти. Сделает Хаджи-Гирей зло и вред нам.

– Неведомо будущее, государь, не только нам, но и ангелам. «Аллах ответил ангелам: – Я знаю то, чего не знаете вы». [182]Будем во всех мечетях молить Господа, дабы послал тебе в помощь ангелов Своих, ибо сказано: «Аллах поможет тому, кто полагает на Него упование; Аллах ведет Свои определения к доброму концу…» [183]Во время же битвы читай священные стихи. Сам джехангир [184]Аксак-Темир [185]читал их семьдесят раз подряд во время боя и одержал победу над румами. Запомни эти волшебные стихи – они пригодятся тебе.

Старый Абайдулла откашлялся и прочел на память:

Ахмат тотчас же заучил четверостишие, поблагодарил ученого старца и предложил ему вместе совершить четвертую молитву, так как заря совсем уж погасла.

Приближаясь к покоям Хадичэ, хан Ахмат ощутил запах сладостно-душных курений. Он усмехнулся, зная, что предстоит поединок в хитростях с умной и образованной женщиной, но тщеславной и завистливой. Последнее давало Ахмату много преимуществ.

В покое уже горели в розовых и голубых сосудах светильники и свечи, разливая мягкий обманчивый свет. Полуодетая в легкие прозрачные ткани, встретила Хадичэ хана. Даже после юной его Адикэ она казалась еще молодой и прекрасной. Склонясь перед мужем, она произнесла нежным голосом ласковые слова:

– Угасая, исчезла для мира вечерняя заря, и ушло за ней солнце, а мне эта заря была утренней, и вот солнце входит в мои покои.

Ахмат нежно взял ее за подбородок. Она прижалась к его руке губами и, поцеловав руку, поцеловала в плечо своего повелителя. Он обнимает ее, и они садятся на мягкие подушки перед низенькими столиками, уставленными блюдами с халвой, баклавой, [186]сосудами с освежающими напитками и с шербетом. Хан заметил еще блюдо, где дымился горячий плов с шафраном, и, взяв его, стал есть. Насытившись, он посадил Хадичэ к себе на колени, лаская и обнимая ее нежное тело.

– Ты прекрасна, – шептал он, – как гурия рая, и аромат из уст твоих – как аромат только что открывшейся розы.

Но Хадичэ, уклоняясь от его поцелуев, произнесла такие стихи:

Ахмат понял, что это попытка подорвать его веру в Адикэ, и чуть заметно усмехнулся.

– О моя Хадичэ, любимая больше других, – заговорил он ласково, – зачем говоришь ты о коварствах и лжи, когда мое сердце полно тобою? Я задумал великое дело и одной тебе доверяю его сегодня. Другие же только после ухода войск из Сарая узнают о нем. Ты умна и оценишь это.

Глаза Хадичэ загорелись любопытством, и она насторожилась. Нежно прижимаясь к хану, она отдает ему томно свои полуоткрытые губы, и оба они, как пчела мед, нежно сосут сладость поцелуя.

Всю ночь среди ласк и поцелуев выспрашивала Хадичэ мужа о походе на Русь и радостно смеялась, когда обещал он ей самоцветные камни, соболей, шелка и парчу русских князей и бояр, золотую и серебряную утварь.

– Они богаты, но жадны, эти хяуры, – говорил он, – я и мои эмиры раскроем их сундуки. Я привезу тебе новых служанок, не из девок деревенских, а из княжон и боярышень. Гюльчахрэ – ни слова! Она жадна и захочет все захватить, а я тайно, нарушив закон, дам тебе вдвое больше, чем ей.

Взглянув нечаянно в глаза Хадичэ, хан увидел в них хищную радость и в то же время недоверчивую тревогу. Он понял ее.

– А что ты дашь… – сорвалось невольно с ее уст, но она сейчас же замела след своих мыслей, добавив: – Что ты привезешь нашему сыну?

– Драгоценное оружие, – молвил хан, закрывая глаза, чтобы она не догадалась, что он понял, о ком она хотела спросить. Он притворился усталым и продолжал: – Смотри, уж светает, и я не хочу, чтобы азан застал меня здесь неготовым к утренней молитве.

Но она не отпустила его, пока он снова не испил ее ласк, выведывая у него, когда выступают войска. Он понял и это и нарочно удлинил срок на месяц.

Выходя из покоя Хадичэ, Ахмат вдруг опять почувствовал тревогу за Адикэ и, вспомнив стихи, беззвучно прошептал:

– О трезвая, холодная змея!..

Когда в деревне Русский Карамыш узнали, что хан Ахмат замыслил поход на Русь и созывает в Сарае совет эмиров, все русские сабанчи [187]заволновались.

Хотя сабанчи состоят из разных поколений, но любовь к далекой родине и вера христианская живут в сердцах и у старых и у молодых. Татары ордынские – не то что казанские: не притесняют их, позволяют им молиться по-своему в русской моленной избе и совершать там все таинства, которые совершать без попов можно, ибо с отъездом в Москву епископа Вассиана и в самом Сарае русских попов лишь два-три осталось.

В карамышской молельне старец Евфимий после молитвы обратился к единоверцам своим.

– Братия, – заговорил он с волнением, – гневом Божиим от родной земли и Церкви мы отторгнуты. Но можем ли мы Русь святую не помнить? Те же, что тут родились, в рабстве родителей своих, могут ли сердцем и душой не чуять того, что мы к Руси питаем?

Говорил старец со слезами, и все плакали, боясь новых разорений, новых полонов и лютых мук и смерти братий родных на Руси. Вспомнил Евфимий, как семья его и сам он в полон попали татарский.

– Мы – люди малые, – продолжал он, – но и мы можем помочь родной земле, родным братиям православным. Упредим Москву о грозе грядущей! – Старец помолчал и тихо добавил: – Может, кто из нас, кой телом силен и сердцем тверд, свершит дело Божие – погонит вестником ко князю московскому, дабы успел он силы набрать ратной, дабы защитил святую Русь.

Пал на колени старец, и все за ним, и плакали пред иконами о спасении родной земли…

Когда поднялись все с колен, выступил вперед молодой парень Захар, сын Иванов, прозвищем Силован, поклонился старцу и тихо молвил: