Валерий Язвицкий - Княжич. Соправитель. Великий князь Московский

Шемяка весь передернулся, в сильном волнении бросился к Софье Витовтовне и, схватив ее руку и целуя, говорил торопливо:

– Прости меня, государыня! Прости, ежели сердце матери простит за сына твоего, за брата, мной ослепленного…

Софья Витовтовна обняла племянника и поцеловала в лоб.

– Бог простит, – сказала она. – Моли Бога о том, а наипаче о просветлении разума. О сем проси у Господа, ибо в Писании сказано: «Ежели Бог наказать кого хочет, то первее всего разум отымает…»

Шемяка, отерев глаза и успокоившись, молвил тихо и мягко:

– Спаси Бог тя, государыня. Боярин мой Сабуров сопроводит тобя вместе с Кутузовым до самой Москвы, к сыну твоему.

Снова мчится кибитка Софьи Витовтовны, но теперь уж из Карго-поля к Вологде, вдоль берегов рек и озер. Впереди скачет боярин Сабуров с детьми боярскими, а сзади – свой московский боярин Кутузов со стражей. Ожила, помолодела словно старая государыня. Весело смеется на прибаутки Ульянушки.

– Как мы, государыня, до Москвы-то проедем? – спрашивает мамка.

– Да Кутузов сказывает, – отвечает, усмехаясь, Софья Витовтовна, – что из Вологды на Ярославль поедем, а оттоля в Ростов, в Переяславль потом, а там в Сергиев монастырь.

Софья Витовтовна задумывается. Резкие морщинки появляются на ее лице.

– Господи, вразуми их! – страстно шепчет она. – Вразуми их! – Но, перекрестясь, поникает головой и долго молчит.

Ульянушка боится с ней заговорить, развеселить ее шуткой. Наконец осмеливается, но говорит сурово, будто другая стала, будто из веселой мамки в монашки ушла:

– Помолимся мы у святого Сергия, дабы заслонил он нас от злобы людской…

Она всхлипнула неожиданно, проговорив сквозь слезы:

– Дал бы Господь хоть внукам твоим, деткам моим вынянченным, пожить на спокое.

Обняла ее государыня и молвила:

– О сем токмо и Бога молю. Наипаче ж о том, да смирит Бог злобу Димитрея Юрьича. Гордыней своей он мучится, от гордыни и нам ворог он лютый! – Она помолчала и резко добавила: – А не вразумит Господь, тогда токмо смерть смирит его, Ульянушка.

– Да сие как Бог даст, – возразила Ульянушка. – Может, он еще десятка два, а то и три проживет.

Софья Витовтовна сухо усмехнулась, хотела сказать что-то, но вдруг словно окаменела и промолчала.

На самую Масленицу, февраля семнадцатого, прибыл Василий Васильевич с княжичем Иваном, со всем двором своим и полками в Москву. Москвичи княжой поезд разглядели еще издали, и первыми зазвонили посадские церкви, потом загудели и все соборы кремлевские.

У Никольских ворот княжич увидел крестный ход – золотые ризы и митры на епископах, и золотые же ризы на прочих чинах духовных, и кресты, и хоругви сверкали от солнца. Когда великокняжеский возок стал подъезжать ближе, княжич узнал среди духовенства владыку Иону. Высокий и могучий станом своим, стоял он, как крепкий дуб среди лесной поросли, и заметно поседевшая борода его казалась покрытой инеем. Шагах в пятидесяти от Никольских ворот княжой поезд остановился.

Василий Васильевич вышел из возка своего, держась за руку сына. Все князья, бояре и воеводы тоже слезли с саней, а те, кто на конях были, спешились и пошли следом за великим князем. Слышно было сквозь гуденье колоколов, как посадские черные люди и полки закричали зычно и четко:

– Будь здрав, государь! На многи лета!..

Кричали мужчины и женщины, от мала до велика, а под крики эти разноголосые запели хоры церковные, что шли с крестным ходом. В непрерывном гуле голосов и звоне церковном слышал Иван, как отец его, вздрагивая от прорывающихся всхлипываний, крестился и радостно взывал:

– Благодарю тя, Господи! Возвратил еси ми стол… Благодарю Тя…

Охваченный общим волнением, княжич шел в каком-то тумане, и слезы заволакивали глаза при виде знакомых каменных стен и башен. Казалось ему, что век не видел он Москвы, да и теперь, перед самыми кремлевскими воротами, все происходящее казалось ему сном.

– А где же матунька? – громко шепчет он, усиленно смигивая слезы. Вдруг сердце его радостно затрепетало, и он вскрикнул: – Вон они, тата! Илейка вон с Юрьем!

Под звон, крики и пение благословил владыка Иона великого князя и княжича и облобызал обоих, а крестный ход, окружив их, тронулся через ворота в Кремль. Подбежал тут к отцу Юрий, обнимает его, обнимает Ивана, а Илейка, поцеловав руку государю, целует руки старшему княжичу.

– Привел Господь, Иване, – выкрикивает он со слезами, – привел Господь!

Увидевши Васюка, метнулся Илейка к нему, и оба дядьки обнялись и облобызались, по обычаю, троекратно.

– Так Господь уж сотворил, – степенно говорит Васюк, – не узнав горя, не узнаешь и радости.

– Право сие, верно, – весело отзывается Илейка. – Ныне же пришло солнышко и к нашим окошечкам!

У красного крыльца встретила великого князя княгиня его. Иван, увидев мать, готов был броситься к ней, обнимать, целовать ее, но важность и торжественность встречи остановили его. Он смутился и, не зная, что делать и как себя вести, остался неподвижно стоять рядом с отцом. Марья Ярославна медленно подошла к мужу, поклонилась ему в пояс, коснувшись рукой земли.

– Будь здрав, государь, – сказала она в волнении.

Василий Васильевич радостно вздрогнул от ее голоса и протянул вперед дрожащие руки.

– Марьюшка! – воскликнул он и, найдя ее, привлек к себе, обнял и поцеловал трижды, по обычаю. – Вот и свиделись, Марьюшка! – весело говорил он. – Как здравие твое и деток наших?

– Хранит Господь нас, государь, – сдержанно ответила княгиня, но голос ее дрожит, а лицо все сияет счастливой улыбкой.

– Слава богу, Марьюшка, – так же сдержанно говорит Василий Васильевич. – Ужо зайду к тобе, Андрейку нашего проведаю.

Неожиданно для Ивана мать быстро обернулась к нему, крепко сжала в объятьях и, целуя, шепнула ему на ухо:

– Сыночек мой, месяц мой светлый!..

Не успел княжич поцеловать ее, как Марья Ярославна подошла опять к великому князю и, взяв мужа под руку, медленно повела к хоромам по ступенькам красного крыльца. В передней горнице, где остановились все, Марья Ярославна торжественно подвела Василия Васильевича к великокняжескому столу и, усаживая, тихо молвила:

– Ну, пойду яз. В передней уж мы. Приходи же вборзе, Васенька…

Василий Васильевич поцеловал ее в щеку и сказал ласково:

– Иди, иди, Марьюшка, а ты, Иване, туточка.

Досадно было Ивану. Сердце его трепетало от материнской ласки, не терпелось ему повидать Данилку, Юрия, Дарьюшку, по дому своему побегать, а тут вот князья и бояре на скамьях усаживаются, долго говорить будут, а ему же слушать нужно и вникать, учиться, как в училище. Отец потом спросить о многом может, и всегда он сердится, если Иван не знает что-либо или неправильно понимает.