Михаил Щукин - Черный буран

— Развяжите, — приказал Семирадов.

Когда Бородовскому развязали руки, он вдруг неожиданно усмехнулся и, потирая запястья, негромким голосом произнес:

— Спасибо, господин полковник. Весьма тронут.

— Садитесь, — Семирадов указал на стул, — и слушайте меня внимательно. Человек вы, по всей видимости, неглупый и должны понимать, что положение ваше — безнадежное. Улик вполне достаточно, чтобы прямиком отсюда отправить вас на расстрел. Но вы можете избежать расстрела, если ответите на мои вопросы. Я достаточно ясно излагаю?

— Совершенно ясно, господин полковник. Тем более что все это я уже слышал. И совершенно искренне отвечал, повторюсь еще раз. Сапоги я купил на базаре в Омске, у неизвестного мне торговца, с рук. Что в них было зашито, какие такие документы, не имею ни малейшего представления. Чемодан, в котором оказались деньги, также не имеет ко мне никакого отношения: попутчик попросил присмотреть. Куда исчез этот попутчик, я не знаю.

— «Не знаю», «не видел», «не слышал»…

— Совершенно верно, господин полковник. И голову мне расколотили абсолютно напрасно.

— Больше вас бить не будут. Просто расстреляют, без затей. Я жду.

— Простите, не понял… Чего ждете?

— Жду, когда перестанете рассказывать мне сказки.

В это время зазвонил телефон. Семирадов кивнул Каретникову, и тот поднял трубку, ответил:

— Полковник Семирадов сейчас занят. Я ему доложу.

Глаза арестованного блеснули за стеклами очков, но Семирадов, раздосадованный, что допрос начинает походить на бесконечную тянучку про белого бычка, этого не заметил. Он лихорадочно искал выход, ему надо было выбить из Бородовского, которого, похоже, не пугала угроза расстрела, честное признание. Но как это сделать — Семирадов сейчас не знал.

И вдруг Бородовский заговорил:

— Дайте мне два часа. Мне нужно спокойно подумать.

— Хорошо, — согласился Семирадов, — я даю вам два часа. Но ни одной минуты больше. Уведите.

Ровно через два часа, сидя на своем прежнем месте напротив стола, Бородовский попросил, чтобы их оставили вдвоем, с глазу на глаз. Семирадов приказал Каретникову выйти из кабинета, положил перед арестованным коробку папирос и спички. Бородовский торопливо закурил, жадно, со свистом, втягивая дым, в три затяжки спалил папиросу и долго, старательно гасил в пепельнице бумажный мундштук. Проделав все это, он вскинул голову, отчего блеснули стекла очков, и медленно, растягивая слова, то ли спросил, то ли сказал утвердительно:

— Вы в Генеральном штабе служили, господин полковник…

Семирадов не ответил.

— Служили. И фамилия генерала Челышева вам, конечно, известна. Не удивляйтесь, откуда я это знаю. В семнадцатом году я допрашивал его в Петроградском совете. Слаб на расправу оказался генерал. Цеплялся за жизнь обеими руками. И, желая себе эту самую жизнь выторговать, рассказал о плане «Сполох». Сообщил также, что в подробностях о нем знает генерал Абросимов и косвенно, не посвященный полностью во все детали, знает некий полковник Семирадов. Но мы, к сожалению, опоздали. Абросимов застрелился, или его застрелили, а полковник Семирадов исчез бесследно вместе с документами. Интересно бы знать, где они сейчас, эти документы, находятся? Вы ведь не передали их своему начальству? Не передали. Нам это известно. Вот я и думаю: может, эта история вас больше заинтересует, чем какая-то бумажка в вонючем сапоге. Если она вас не заинтересует, то о ней любопытно будет узнать вашему начальству. Простите, можно я еще одну папироску у вас изведу?

Семирадов накрыл ладонью папиросную коробку, сдвинул ее на край стола, усмехнулся:

— Много курите.

И замолчал, ожидая, что еще скажет Бородовский.

— Понимаю, понимаю… Вам с мыслями необходимо собраться, — так все неожиданно. Лихорадочно думаете: что же он предложит? Томить не буду. Предлагаю следующее. Устроите мне побег, потому что отпустить меня просто так не можете, а я промолчу про план «Сполох».

— Слишком все сложно. Я прямо здесь пристрелю вас, при попытке к бегству, и не нужно будет ни о чем договариваться.

— Напрасно, господин полковник. Сведения о плане «Сполох» — это своего рода мое прикрытие, предмет торговли, если угодно. Я уже крикнул в контрразведке государево «Слово и дело», — помните из истории, была на Руси такая традиция? Намекнул, правда, не до конца. Но крючок заглотили. И очень расстроились, что меня забрали из этого ведомства. В случае же моего расстрела у них большой интерес к вам появится.

— Не появится. Будете отвечать на мои вопросы?

— Не буду.

Семирадов поднялся из-за стола, крикнул через закрытые двери, чтобы увели арестованного, а после долго сидел, обхватив голову руками, и тупо разглядывал зеленое сукно стола.

Через полчаса он вызвал Каретникова и твердым голосом, не допускающим никаких возражений, приказал:

— Вечером, как стемнеет, возьмешь Грищенко, вывезите этого красного агента из города и расстреляйте. Труп — в Иртыш. При попытке к бегству…

— Слушаюсь, — коротко ответил Каретников и козырнул. Дисциплинированный офицер старой закалки, он никогда не задавал лишних вопросов.

На западе тускло тлела узенькая полоска заката. Длинный летний день истаял, и густые прохладные сумерки непрерывной волной выкатывались на берег, словно соскальзывая с неподвижной воды, обволакивали жидкий, низкорослый ветельник, и он как будто растворялся в сплошной темени. Где-то далеко, за речным изгибом, маячил свет бакена, обозначая фарватер и саму реку.

Место было глухое, тихое. До ближайшего проселка — не меньше версты.

— Стой, — приказал Каретников. Расстегнул кобуру, вытащил наган и легко выпрыгнул из пролетки. Быстро огляделся и потянул следом за собой, ухватив за воротник пиджака, Бородовского.

Тот, со связанными руками, тяжело, неуклюже выбрался из пролетки, оступился и едва не упал. Но Каретников держал крепко. Подталкивая Бородовского в шею, подвел его к обрыву, отпустил и сделал несколько шагов назад.

Сухо щелкнул курок нагана.

— Подождите, штабс-капитан, — глухо произнес, не оборачиваясь, Бородовский, — просьба у меня, последняя. Развяжите руки. Занемели совсем. Перед смертью… Будьте милосердны…

— Грищенко, развяжи его! — скомандовал Каретников. Грищенко расторопно подбежал к Бородовскому, присел перед ним на корточки, принялся развязывать тугой узел. Развязал и стал подниматься. Бородовский встряхнул руками, которые были теперь у него свободными, и, круто развернувшись, схватил Грищенко за шею, рухнул вместе с ним под обрыв. Каретников запоздало, навскидку, выстрелил и прыгнул следом. Грищенко, зажимая лицо руками, извивался у самой кромки воды, взвизгивал: