Ривка Рабинович - Сквозь три строя

Он был очень задумчив. Сказал, что подумает и взвесит ситуацию.

Во время следующей нашей встречи он сказал, что согласен выплатить мне определенную компенсацию за мою долю во второй квартире. На этом мы и договорились. Иосиф обратился к адвокату Вайнштейну с просьбой составить новое завещание и прийти на квартиру к маме для его подписания, потому что маму будет трудно привезти в его бюро. Уговорить ее подписать новое завещание оказалось нелегким делом. Она десятки раз спрашивала Иосифа, согласен ли он с тем, что тут написано. После долгих уговоров подписала.

Я по-прежнему приезжала раз в неделю к маме на квартиру, убирала там и ухаживала за ней, но в моем отношении к ней что-то непоправимо сломалось. Я не прощала ей намерения оставить меня безо всего, в то время как у меня такие трудности с моими детьми. Понятно, что я годами не видела даже шекеля из той квартплаты, которую платили ей жильцы. Я не простила ей то, как они выгнали меня из дому, обрекли на долгие месяцы страданий. Не простила те унижения, которые мне пришлось вынести, пока я пришла к соглашению с братом – соглашению, которое, даже после небольших уступок, существенно обделяет меня. Я была холодна в обращении с ней. Частенько думала о папе: будь он в живых, допустил ли бы он столь непорядочное отношение ко мне? Кто знает? Мама всегда была сильной стороной в семье.

Понятно, что на протяжении этих лет, которые были, по моему мнению, критическими для развития нашего общества, не только семейные дела занимали меня. В рамках моей журналистской работы я должна была каждый день определять свое отношение к текущим событиям.

Приход правых к власти не изменил мои взгляды и не побудил меня присоединиться к лагерю победителей – скорее, наоборот. Ощущение было таково, будто общество мощной струей уносится вправо, и с каждым днем труднее становится устоять на ногах. Страна начала изменять свой облик; это уже был не тот Израиль, который принял меня, новую репатриантку, и вошел в мое сердце. То, что делало прежнее руководство, заложившее основы государства, стало стираться и забываться. Менахем Бегин превратился в любимца выходцев из восточных общин, а деятели рабочего движения, такие, как Лева Элиав и Ривка Губер, которые тяжело трудились на ниве их абсорбции, были совершенно забыты.

Изменения не обошли и моих читателей. Большая часть репатриантов из Советского Союза поддержала идеологию правых даже более восторженно, чем население старожилов. Упоение силой, которое было неотъемлемой частью советского «патриотического» воспитания, возродилось, хотя до того мне казалось, что люди за годы жизни в Израиле изменились. Я начала получать агрессивные письма. Дело дошло даже до призывов к дирекции уволить меня. Рациональные объяснения о корнях конфликта, о демографической проблеме, об отказе всех государств мира, включая США, признать право Израиля на территории, занятые в ходе Шестидневной войны, об отказе признать воссоединенный Иерусалим нашей столицей – все эти объяснения теперь отвергались большей частью читателей. Мир не признает? Наплевать на то, что в мире думают. Территории? Они наши, не о чем говорить. Израильско-палестинский конфликт? Он уже разрешен. Арабы? Выгнать их из страны. Все ясно и просто.

Казалось, что сталинизм воскрес, преодолел время и пространство и приземлился у нас. Тот же подход, то же содержание. Разве Сталин не выселял целые народы, такие, как чеченцы и ингуши, с Кавказа в Сибирь, не считаясь с мировым общественным мнением? Разве он колебался, когда хотел употребить силу против внутренних и внешних врагов? Кто из нас не знал знаменитую фразу «Если враг не сдается, его уничтожают»? Мы же здесь, писали наши читатели, «играем в демократию», в то время как нужно делать «то, что хорошо для евреев». Ведь всякому ребенку известно, что демократия, как декорации в театре, – это что-то фиктивное, не принимаемое всерьез.

Иногда мне думалось, что люди, присылающие мне письма протеста, не изучали в школе географию. Они как будто не видят разницу в масштабах между Советским Союзом и Израилем. Они забывают, что Сталин, высылая целые народы из родных мест, находил для них места в той же стране, не выгонял за границу. В Израиле нет Сибири и Колымы, это невозможно делать технически, даже если игнорировать вопросы попрания справедливости и прав человека.

Первый период правительства Бегина удивил в положительном смысле. Вместо войны, которой я боялась больше всего, Бегин взял курс на заключение мира с Египтом, к радости всех сторонников мира в стране, и согласился возвратить Египту Синай. Открытым переговорам о мире предшествовали тайные контакты и зондирование почвы; Моше Даян, который вошел в правительство Бегина и получил в нем пост министра иностранных дел, сыграл в этом главную роль: в замаскированном виде он тайно ездил в Марокко и вел там переговоры с египетскими представителями о принципах будущего соглашения.

Я вначале осуждала присоединение Даяна к правительству Бегина: ведь он всю жизнь был одним из лидеров рабочего движения. Я видела в этом измену, переход на другую сторону баррикады. Это был остаток советского мышления, отвергающего всякую гибкость. Карьера Даяна в партии Авода была безнадежно погублена: при нем как министре обороны Израиль был застигнут врасплох вспышкой войны Судного дня, и хотя комиссия по расследованию не обвинила его лично, общество не простило ни ему, ни Голде Меир.

Приглашение его в правительство, да еще на высокий пост министра обороны, было смелым шагом со стороны Бегина. Многие деятели правящей партии, претендовавшие на этот пост, были возмущены, и только непоколебимый авторитет Бегина удержал их от бунта против него. Даян же свершил большие дела на этом посту, и не будет преувеличением сказать, что без его участия Израиль едва ли пришел бы к заключению мирного договора с Египтом.

Никогда не забуду день прибытия египетского президента Ануара Садата в аэропорт, носящий имя Бен-Гуриона. Мощь воздействия этого события я могу сравнить только с видом террористического нападения на башни-близнецы в Нью-Йорке: сидишь перед телеэкраном и не веришь своим глазам. Нет, этого не может быть, это не происходит в действительности.

Но и после этих исторических минут путь к соглашению был нелегок. Очень многие, причем не только в правом лагере, были против мира с Египтом. Бегин даже оказался в меньшинстве в его партии. Но он знал, что может рассчитывать на поддержку большей части оппозиции. Когда депутаты от Ликуда увидели, что у Бегина есть гарантированное большинство для ратификации мирного договора, многие из них присоединились к большинству, чтобы не быть зачисленными в лагерь противников мира. Утверждение прошло в кнессете большинством в 93 голоса, при 18 голосовавших против и двух воздержавшихся.