Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]

— Разбейте сельдяные бочки, и больше не будет сельдей, — издевался Эмиль.

Таково было действие пропаганды Франсуа Ружмона. С грязных, дурно мощеных улиц она перекидывалась в кварталы, выросшие на обширных пустырях и питаемые артерией электрических трамваев. Это была почва сама по себе революционная, но сами люди были невежественны, не сплоченны между собой. Франсуа помог им ориентироваться; товарищи стекались к "Детям Рошаля", и революционер посещал дровяные склады, показывался у цинковиков, организовывал собрания, не относился с пренебрежением ни к кафе-концертам, ни к кабачкам.

О нем уже создалась легенда; она создалась в тот "вечер трупов", когда он сумел увлечь толпу. Лично он женщинам нравился гораздо больше, чем мужчинам; он привлекал даже и детей. Когда он сопровождал Гуржа, Иерихонскую Трубу, Филиппина, забывала свою сварливость; он очаровал Жоржетту Мельер; госпожа Фаландр и ее дочь принимали его очень благосклонно; мать маленького Топэна выходила на порог своего дома, чтобы взглянуть на него; Адель Боссанж казалась покоренной его бородой; Антуанетта Перрего повиновалась ему так же охотно, как и Альфонсу; вдова колодезного мастера Прежело и мать Александра осыпали его похвалами. Госпожа Бигур причесывалась особенно тщательно и поручила красильщице вывести пятна со своих корсажей. Впрочем, он не гнушался этими победами. Он не только подговаривал Жоржетту Мельер, длинную Евлалию, Матильду Фарр организовать синдикат брошюровщиц, но и для домашних хозяек ставил одну цель: борьбу против алкоголизма и за право женщин. Со своей пропагандой в квартале он соединял неустанную деятельность в мастерских бульвара Массенэ. Он сильно укрепил моральные узы, приковавшие к Конфедерации труда типографов и переплетчиков Делаборда. Альфред, красный гигант, много раз на неделе заходил к "Детям Рошаля" со своими приятелями. В период пропаганды Ружмон обычно устраивал то, что он называл предметными уроками. Они заключались в дисциплинировании, в составлении списка хозяев, уклоняющихся от договора и принуждавших к тому же и других, в преследовании желтых, в оказании помощи участникам стачек, в побуждении недовольных к бунту или саботажу. Все это проделывалось, сообразно случаю и обстоятельствам.

Франсуа Ружмон поддерживал на территории своей пропаганды то брожение и то прямое воздействие, которое одновременно служит непосредственным интересам пролетариата и, в то же время, его самого подготавливает для будущего. Он не придерживался одних широкого размаха манифестаций. Он заставлял ополчаться дружески или враждебно на несиндикализированных, он подстрекал к саботажу повсюду, где хозяева проявляли излишнюю строгость или спесь. Единомышленники приходили сотнями и принимали условия Конфедерации. Промышленники, устоявшие перед открытой стачкой, смягчались перед тайными выступлениями и скрытым саботажем, и не только крупные лавки Итальянского бульвара, но и мелкие лавки Большого пустыря добивались права на синдикатскую марку. Иногда он испытывал и неудачи, но он скрывал их для того, чтобы во-время предпринять отступление.

Неудачи эти вызывались деятельностью Деланда, то поддерживавшего на местах "лисиц", то пробивавшего брешь в революционных синдикатах образованием желтых синдикатов. Влияние этой деятельности распространялось вплоть до пригородов. Оно чувствовалось на железоделательном заводе Марсана, Кребс и Комп. Этот завод высился тремя циклопическими трубами на южной стороне Аркейля. В ранние осенние и зимние вечера они выбрасывали причудливые клубы ярко-красного и топазового дыма. Они походили, в зависимости от тяги и ветра, то на первобытные сигнальные костры, зажигаемые на вершинах дикими народами, то на костер или на потухшие вулканы, то на лохмотья сумерек, бенгальские огни или пламя пожара. Сотни окон создавали иллюзию замка волшебника, затерянного в глубине ланд. Стены содрогались от движения машин, слышны были гудение топок, звон наковален, падение больших молотов, крик людей; оттуда выходили запачканные копотью существа, с жесткими бородами и крепкими руками, люди огня и металла, с выступающими узлами мускулов на сильных руках и тяжелою поступью.

Чудовище пожирало горы угля и курганы кокса; холмики мелкого каменного угля, смешанного с пеплом и нагаром, являлись отбросом его пищеварения. Дым расплывался в небе фиолетовыми реками, рыжими или цвета графита водопадами, облаками, клубами, полосами. Он образовывал завесы черного тюля, ткал паутину и клочковатые кружева. В бурную погоду он зловонным, густым туманом окутывал деревья, ослеплял фасады. Он вечно напоминал о силе, неутомимой, нездоровой и разрушительной. Кузницы питались мясом рабочего. Мятеж не переходил мрачного порога. Люди, ковавшие железо и обжигавшие себе лица у пылавших горнов, склонялись перед хозяевами, их сердца были немы, их желанья немощны.

Эти кузницы заражали Франсуа лихорадкой. Их дьявольская деятельность, их хрипение и их содрогание пробуждали в его душе глухой энтузиазм. Он их и любил, и проклинал. Выйдя из поезда, он поджидал рабочих, подсчитывал их количество, оценивал их усталость. Среди них были революционные синдикалисты, но большинство были "лисицы" или "желтые". Марсан, Кребс и Комп. требовали десятичасовой работы и платили посредственно. Однако, они соглашались на высокую оплату рабочих искусных и щедро рассчитывались за сверхурочные работы. Там в полной мере развивалась деятельность Деланда: две трети "желтых" принадлежало к его группе; он соединил их в один синдикат, цель которого допускала большую гибкость действий и приемов. Завод Марсан и Кребс был центром его войска; он рассчитывал на него для группирования и прокормления лучших элементов своих приверженцев. Пропаганда Ружмона его возбуждала. И он тоже уже давно мечтал о том, чтобы покорить этот квартал.

Этот жилистый, сухощавый человек по темпераменту своему верил в индивидуальную энергию и в благотворное влияние препятствий. Его выводила из себя мечта о спокойном счастьи. Чувствуя себя более бдительным, способным и авторитетным, чем другие, он с самого начал стал на точку зрения беспощадной справедливости. Он проклинал лгунов, болтунов и сладострастников, многоженцев и пьяниц. Он считал всех нелюбящих работать, тратящих время на продолжительные и бесполезные речи, гоняющихся за женщинами и действующих сообразно обстоятельствам, — не достойными того, чтобы жить: судьба должна быть к ним беспощадна.

Его, пожалуй, не надо было особенно уговаривать, чтобы он стал поборником оскопления пьяниц, туберкулезных, рахитичных и других калек. С детства он проявлял цельность натуры и постоянство. Никогда работа ему не казалась наказанием. Он подходил к материалу и машинам с дрожью в руках и с мистической волей; он не верил в несправедливость хозяев и признавал их жадность злом столь же неизбежным, как голод и жажда. Но он не признавал за ними бесспорного авторитета: следовало одновременно жить в согласии с ними и их побеждать, принуждать их расширять производство и заинтересовывать рабочего в прибылях предприятия. Если у них нехватало предусмотрительности, или они оказывались слабохарактерными, — он их презирал.