Жозеф Рони-старший - Красный вал [Красный прибой]

Как человек, еще ни разу в борьбе не терпевший поражения, он был уверен в себе; тем более, что ему было известно, что гигант Альфред никаких приемов борьбы не знает.

И снова водворилась тишина, и люди расступились, ожидая этого нового поединка.

— Выходите! — крикнул Исидор.

Варанг тихо выступил, потирая руки и готовясь вести борьбу по всем правилам искусства; Альфред, как натура сангвиническая, действовал по вдохновению. Он сразу набросился на колбасника с кулаками. По лицу Варанга побежала кровь. Они обхватили друг друга, и началась борьба. Глаза Варанга пронзали, как электрические искры, глаза Альфреда сверкали, как брызги потока при свете солнца. Шеи борцов вздулись, жилы стали похожи на синие веревки, и лица их озверели.

Вдруг тело Альфреда взлетело в воздух. Колбасник взмахнул повыше, чтобы сильнее хлопнуть противника о землю. Тот, однако, сумел упасть прямо на ноги. И снова оба, задыхаясь, тискали друг друга.

Наконец, гиганту как будто удалось уложить Варанга на землю, но последний откатился, вскочил и снова вцепился в противника. Борцы то пригибались к земле, то один из двух взлетал в воздух. Близ стоящие бойцы: Дютильо с лицом, обращенным в котлету, Самбрего, по щекам которого струилась кровь, и другие, глядя на борцов, выли, как волки. Барьер, отделяющий оркестр от зала, затрещал под натиском борющихся тел, и они покатились к суфлерской будке. Тут Альфреду удалось вырваться из об'ятий колбасника, причем, последний ударом кулака чуть не разбил ему челюсть и тотчас же, ухваткой дикого зверя, снова на него набросился. Гигант потерял равновесие, и оба грохнулись на землю. Теперь они нещадно били друг друга кулаками в лицо, коленкой — в живот. Из носа гиганта кровь хлынула двумя струями; колбасник сплюнул выбитые зубы. Все правила борьбы, вопросы чести были забыты, все помыслы были направлены на то, чтобы нанести противнику последний удар, остаться победителем, хотя бы ценою убийства.

А кругом только подзадоривали.

— Наделай из него котлет, Альфред, ну, ну!..

— Выпусти ему кишки, Варанг.

— Колбасник сдает!

— Нет, наборщик сдает!

Нервы у всех напрягались, разгоралось нетерпение узнать исход борьбы. Наконец, гигант не выдержал и со всего размаха ринулся на колбасника. Последний нанес ему удар в ногу с такой силой, что гигант завопил от боли и покатился на землю; но в тот момент, как торжествующий противник собирался нанести ему окончательный удар, он изо всей силы ударил его ногой в живот. У колбасника захватило дух, и он покатился на землю. Тогда гигант, положив колено ему на грудь, прохрипел:

— Все свидетели, что сейчас я могу его убить!

И снова поднялся невероятный вой и гам. "Красные" сплотились вокруг своих вожаков: Дютильо, Бардуфля и других. Желтые, с бритым малым и братьями Самбрего, сгруппировались около своей ложи; кое-кто похрабрее из публики примкнули к ним, но все же, среди моря красных, они были маленьким островком. Однако, "красные", видно, еще колевались, не решаясь начинать схватку. Кое-где засверкало опасное оружие: ножи, револьверы, трехгранные стилеты.

И вдруг Гуржа запел Интернационал:

Услыхав звуки этого священного гимна свободы, вся масса заколыхалась и двинулась вперед.

Во время происходившей схватки Христина не пожелала уйти. Она стояла, с горькой улыбкой глядя на все эти разнуздавшиеся страсти.

Деланд уговаривал ее уйти. Она отказалась. Ее присутствие стесняло его; если бы не она, он сам бы принял участие в борьбе.

Всё трещало под могучим натиском коммунистов. Кое-кто из желтых в испуге бросился в ложу, и в панике люди давили и душили друг друга; женщины испуганно визжали, многие хрипели, задыхаясь…

И вдруг, чей-то властный сильный голос сразу заставил прийти в себя. Говорил Ружмон. Он глядел на товарищей глазами, полными упрека:

— Вам угодно, товарищи, чтобы сюда явилась полиция? Вам угодно, чтобы, на радость вашим эксплоататорам, вас посадили на скамью подсудимых и лучших из вас сгноили в тюрьме? Товарищи, вы безобразно растрачиваете свою энергию, вы играете в руку противникам!..

Он уже овладел вниманием толпы, она смирялась; кое-где еще, в задних рядах, глухо клокотало: какая-то женщина махала зонтом, какой-то мальчишка визгливо мяукал, братья Самбрего держали свои палки наотмашь.

Ружмон же продолжал:

— Ведь мы дали слово противникам выслушать их оратора… Если бы я только знал, что это слово будет нарушено, я не стал бы говорить сам; и я искренно извиняюсь за вас перед моим противником Деландом, а также и перед всеми присутствующими дамами, которые, идя сюда, не ожидали, что здесь их будут давить и толкать.

Говоря это, он невольно смотрел на Христину, но все дамы приняли его слова на свой счет. Какая-то старуха с волосатыми ноздрями послала ему воздушный поцелуй. Три молоденьких работницы сделали ему глазки, торговка шоколадом сорвала с себя цветок гвоздики и бросила его ему через головы других.

Вся буря утихла. Оратор знал, что он эту толпу укротил и держит в руках. И, среди общего глубокого молчания, он мог спокойно закончить свою речь.

— Товарищи, вы должны, ради своей репутации, загладить свой поступок и все, как один, просить гражданина Деланда продолжить свою речь.

"Красные" заволновались, но никто не решался протестовать. И снова взгляд Ружмона скользнул в сторону Христины, и она поняла, что он эту укрощенную толпу преподносит ей, как трофей свой, как рыцарь своей даме и, помимо ее воли, все ее существо охватило радостное чувство торжества. Деланд стоял, как каменный, губы кривились в жестокую насмешку и, когда Комбелар крикнул: "Слово принадлежит товарищу Деланду!" он не вышел на сцену. Склонясь над барьером своей ложи, он заговорил тоном полным презрения:

— Я очень благодарен господину Ружмону за то, что он милостиво просит для меня снисхождения своих товарищей, но я этим снисхождением не воспользуюсь. Повторяю, я благодарю господина Ружмона, что же касается его товарищей, то они могут быть уверены, что я к ним не питаю злою чувства за то, что они вели себя, как дикари. Если я на кого сержусь, то только на самого себя, потому что я должен был знать, что меня здесь ожидает, и не должен был принимать подобных приглашений. Я получил хороший урок за свой неосторожный опыт, но с меня достаточно. Отныне ноги моей не будет ни на одном подобном собрании, выступать при подобных условиях я считаю ниже своего достоинства.

Слова его, а еще больше его презрительный тон вызвали новый прилив злобы и негодования в "красных" рядах. Но Ружмон одним взглядом укротил поднимавшуюся уже бурю. Исидору Пурайлю пришла фантазия, в виде насмешки, при соединиться к аплодисментам "желтых". Эту шутку подхватили его товарищи: одни из них гримасничали, делали вид, что забрасывают Деланда цветами, другие посылали воздушные поцелуи, наконец с райка раздался хор каких-то мальчишек; они пели экспромпт насчет "желтухи" и ее представителей, которые готовы чистить сапоги своим хозяевам-эксплоататорам.