Валентин Пикуль - Нечистая сила

Днем к перрону киевского вокзала был подан царский экспресс. Провожать императора в Ливадию собралась местная знать, тузы дворянства и столпы местной бюрократии, но государь почему-то задерживался. Вдруг на перроне показался скороход, одетый так, как одевались пажи времен веселой Елизаветы

– с крылышками Юпитера на лодыжках ног. Запыхавшись, он объявил, что его (Коковцева) «очень ждет» император. Коковцев велел шоферу ехать быстрее и скоро предстал перед царской четой. Слуги уже стаскивали вниз баулы с туалетами, царица перед зеркалом примеряла громадную шляпу. Состоялся разговор – краткий, нервный, торопливый.

– Владимир Николаич, – сказал царь, – я решил дать портфель внутренних дел нижегородскому губернатору Хвостову.

– Назначение такого человека, каков Хвостов, будет означать, что вы добровольно бросаетесь в пропасть. Одно дело – министр земледелия: если он запорет нам один урожай, мы его выкинем и поставим другого. Но нельзя эмвэдэ вручать Хвостовым!

Царица крутилась перед зеркалом, и в отражении его Коковцев видел ее глаза, следившие за «игрой в министры». Царь спросил:

– Отчего вы так суровы к Алексею Николаевичу?

– Среди наших губернаторов масса безобразников, но такого хулигана, каков Хвостов, пожалуй, сыскать трудно… Царица, по-прежнему глядя в зеркало, сказала:

– Ники, не забывай, что нам пора ехать…

– А если я предложу черниговского Маклакова?

– Что ж, для балагана годится, – ответил Коковцев.

– Ники, я пошла! – сказала царица.

Она стала величаво спускаться по лестнице на улицу, где фыркали газолином придворные «рено» и «бонды».

– Вам трудно угодить, – заметил царь Коковцеву. Коковцев изящно поклонился, но… промолчал.

– Ники, – послышалось снизу, – не забывай, что я уже в шляпе, а шляпа тяжелая, и я не могу больше тебя ждать…

– Хорошо, – сказал Николай II, протягивая руку. – О министре дел внутренних я еще подумаю. А вы будете моим презусом…

Слово сказано! Коковцев передохнул так, будто сбросил с себя тяжелый мешок. Но от лестницы царь вдруг повернулся к презусу, и в его «глазах газели» блеснула яркая, выразительная злость.

– Надеюсь, – отчеканил он в разлуку, – вы не станете заслонять меня, как это делал покойный Столыпин!

В этой фразе затаилась разгадка убийства Столыпина… Распутин тоже поехал в Ливадию – отдыхать.

– Очень уж я измучился, – говорил он.

После революции на глухой окраине Киева, во дворе чугунолитейного завода, много лет стоял бронзовый Столыпин с отбитым носом и, философски заложив руку за отворот сюртука, терпеливо поджидал своей очереди на… переплавку (СССР нуждался в ценных металлах!). А на улицах Киева торчал монумент, с которого свергли памятник, и на нем можно было прочесть столыпинские слова: «Вам нужны великие потрясения, а мне нужна великая Россия!» В эти годы, первые годы социализма, нашлись горячие головы, которые пожелали на месте бронзового Столыпина водрузить гипсового Богрова, чуточку видоизменив надпись на постаменте: «Нам не нужна великая Россия – нам нужны великие потрясения!» Советским историкам пришлось проделать адову работу (она продолжалась и продолжается сейчас), чтобы выяснить подлинный образ Богрова, и теперь нам уже ясно, что революционера Богрова никогда не было – был подленький торгаш-провокатор, который на убийстве и предательстве делал гешефт своей посмертной славы. Выстрелы в киевском театре прозвучали не слева, а справа. Пуля, сразившая Столыпина, была начинена ядом реакции…

Революция свергла памятник диктатору.

Но резолюция не ставит памятников провокаторам!

Вообще этот выстрел был никому не нужен. Столыпин как политический деятель давно агонизировал – Богров только ускорил эту агонию… А через три года Коковцев рассказал французскому послу Морису Палеологу:

– Знаете, почему царь отказался участвовать в похоронах Столыпина, а царица даже не подошла к его гробу? Столыпин в конце жизни разочаровался в верности своего пути и стал указывать царю, что монархический строй России нуждается в демократизации. И когда я позже упоминал имя Петра Аркадьевича, царь всегда отвечал мне одно: «Сам бог хотел, чтобы его не стало!»

Морис Палеолог иногда посещал на Литейном проспекте книжный магазин издателя Соловьева, чтобы не купить, а полюбоваться французскими изданиями XVIII века, В один из дней посол копался в редкостных книгах, когда в магазин вошла красивая женщина с бархатными глазами. На ней было платье из серебристого шелка, отделанное кружевами, а поверх плеч накинута расстегнутая шубка из шиншиллы. При свете люстры на шее женщины сверкало чудное антикварное ожерелье. Приказчики засуетились, подвигая ей кресло, из конторки выбежал сам Соловьев, раскрывший перед дамою громадный фолиант с гравированными портретами. Палеолог обратил внимание, что красавица со вкусом рассматривала гравюры, через линзу отмечая отточенность линий, и каждое движение дамы было подчеркнуто грациозно. Купив несколько портретов, она, со смехом рассказывая что-то очень забавное, попрощалась с Соловьевым за руку (на республиканский лад) и вышла на улицу, где шофер в форме гусара предупредительно распахнул перед нею дверцу автомобиля. Палеолог спросил:

– Отчего я не видел этой дамы в Петербурге?

– Вы и не могли ее видеть, – отвечал книготорговец, – ибо она приехала из Орла, где ее муж командует кавалерийской дивизией… Это графиня Наталья Брасова.

– Брасова… не помню такой фамилии.

– Брасово – имение великого князя Михаила Александровича, брата царя, и по имению его она обрела себе титул.

– Морганатическая жена?

– Да не жена… метресса. В случае брака с нею Михаил механически теряет свой титул «регента».

– Она оригинальна и даже… чуточку вызывающа.

– Вы не ошибаетесь, посол: графиня Брасова позволяет в своем политическом салоне высказывать такие дерзкие мысли, за которые любой другой на ее месте получил бы двадцать лет каторжных работ… Дама опасная не только для мужчин!

– Я вас понял, – сказал посол, берясь за трость.

Михаил проживал частным лицом, не впутываясь в дела государства.

Брат-высочество не был похож на брата-величество: царь – скупердяй, а Мишка мог отдать последнее, царь жесток и мстителен, а Мишка многое людям прощал.

После того, как при нем появилась Наталья, царь спровадил братца в Орел, где он командовал 17-м гусарским полком, увлекался новым делом – авиацией, был отличным шофером высшего класса. В табельные дни гусары совершали «проездку» по улицам города. Впереди гарцевал сам Мишка – на жеребце в желтых ногавках, с челкой на лбу, а вислоусый вахмистр, ухарь и пьяница, заводил любимую песню, вывезенную гусарами из раздолья молдаванских степей еще при Пушкине: