Том Холт - Александр у края света

— Вы двое, — прошептал он. — Завязывайте.

Кажется, я говорил уже, что все на свете боялись Филиппа? Все, кроме одного человека. Боялся ли в свою очередь Филипп Олимпиаду или нет — вопрос спорный. Лично я думаю, что нет; он терпел ее, поскольку убийство царицы создало бы больше проблем, чем решило, а кроме того, он периодически оказывался в нее влюблен — или лучше сказать, зачарован ею — возможно, как раз потому, что она его не боялась.

Встретились они еще совсем молодыми на религиозной попойке смутного характера, имевшей место в ее родной области, в самых глухих местах Иллирии. Соплеменники Олимпиады были змеепоклонниками, и она испытывала величайший энтузиазм ко всему, связанному со змеями. Одни боги ведают, как Филиппа угораздило оказаться на инициации; он был такой же набожный, как старый мул моего соседа Филемона. С первого взгляда это была похоть — через десять или около того лет она была весьма хороша собой, хотя за это время через ее уста прошло много вина и медовых лепешек, а самой ее стало больше во всех направлениях. Что она в нем увидела, я не знаю — это может быть что угодно, возможно, змеи велели ей выйти за него замуж. В любом случае, результатом этого союза был дипломатически выгодный выводок дочерей и сын по имени Александр. Аристотель, как мне удалось разобрать во время свары, находился здесь в роли учителя мальчика, и чему бы он там не учил его, Олимпиаде это не нравилось. Совершенно не нравилось.

Я не решусь воспроизвести манеру речи Олимпиады; греческий не был ее родным языком, и она не слишком волновалась по поводу своего акцента и грамматики. Поэтому я сделаю перевод ее речи и запишу здесь слова, которые она могла бы сказать, если бы умела; в конце концов, историки только этим и занимаются, а я притворяюсь историком.

— Зло, вот что он такое, — таковы были первые слова, которые я разобрал. — Он отравляет моего сына афинской ложью. Будь ты был настоящим отцом, ты бы швырнул его в реку, вместо того чтобы платить ему деньги за... —

Филипп встал, пересек разделявшее их расстояние тремя широкими шагами и отвесил ей такую пощечину, что она с размаху уселась на стол.

Все мгновенно замолчали; у меня, однако, сложилось впечатление, что это не первый случай в таком роде.

— ... мерзкие афинские богохульства, которым он учит нашего сына, — продолжила Олимпиада, будто ничего не произошло (хотя она утирала кровь с щеки и верхний губы, пока говорила). — В последний раз повторяю тебе — если ты ничего не сделаешь с этим, сделаю я, и не говори потом, что я тебя не предупреждала.

Филипп зарычал — мягко и с явной угрозой. Ему свойственно было так рычать — думаю, он сам даже не замечал этого.

— Только пальцем его тронь, и я тебя убью, — отвечал он таким тихим голосом, что его было почти не слышно даже в наступившей мертвой тишине. — А теперь убирайся с моих глаз. Иди проспись где-нибудь подальше отсюда.

Олимпиада встала, плюнула Филиппу под ноги и неловкой походкой покинула зал аудиенций. Филипп тяжело перевел дыхание, повернулся к Аристотелю и кивнул.

— Я извиняюсь за поведение жены, — сказал он. — Я хотел бы сказать, что этого больше не повторится, но для этого я слишком ценю правду. На следующие три дня я дам тебе охрану; потом она потеряет к тебе интерес и попытается достать меня каким-нибудь другим способом.

Аристотель бледно улыбнулся и поблагодарил его. Что-то мне подсказывало, что он нисколько не успокоен. Не могу его винить.

— С другой стороны, — продолжал Филипп, — мне интересно, чему такому ты учишь парня, что ее так взбесило? Она, кажется, упоминала богохульство?

— Совершенно верно, — нервно ответил Аристотель. — Но я не понимаю, что она нашла столь оскорбительным. Сегодня мы изучали животных, и я указал, что каждая живая тварь имеет собственную природу, которой она должно повиноваться — псы лают и машут хвостами, птицы поют и откладывают яйца в гнезда, змеи шипят и пресмыкаются в грязи...

— Змеи, — повторил Филипп. — Ты сказал ему, что змеи — животные.

— Думаю, что так, — ответил Аристотель. — На сегодняшнем уроке я приводил множество примеров; не обязательно те же самые, что сейчас, но в общем и целом такие же. Змеи довольно очевидный...

— Я понял, — прервал его Филипп. — Что еще ты говорил о змеях?

Аристотель, нахмурившись, некоторое время помолчал.

— Дай подумать, — сказал он. — Я отметил тот факт, что их челюсти могут растягиваться; что они время от времени сбрасывают кожу; что они могут высовывать и втягивать язык; что глаза обезглавленной змеи сами собой закрываются через сорок минут после смерти, а отделенная от тела голова ядовитой змеи может кусаться и выпускать яд в течение часа после...

— Я этого не знал, — перебил его Филипп. — Это правда?

— О, конечно, — уверенно ответил Аристотель. — Я сам наблюдал это явление, и оно описано в авторитетных источниках. — Он нахмурился. — Может быть, это ее и оскорбило, как ты полагаешь?

— Сомневаюсь, — ответил Филипп. — Скорее наоборот. Любой факт, что змеи не умирают так же, как другие животные, должен был обрадовать ее до умопомрачения. Что еще ты сказал?

Аристотель подергал себя за бороду — он в самом деле так делал, единственный из всех, кого я знаю.

— Честно говоря, не помню, — ответил он. — Ах да, я указал, что змея, в противоположность популярному заблуждению, глуха, и может воспринимать звуки только как вибрацию, передаваемую через...

— Как-как ты сказал?

Аристотель бросил на него испуганный взгляд.

— Змеи глухи, — повторил он. — У них нет ушей. Следственно, они не могут слышать так же, как...

— А, — кивнул Филипп. — Вот оно. Видишь ли, она поет своим змеям по часу каждое утро и каждый вечер. Так она им молится. Ты утверждаешь, что они не слышат ее молитвы

— Ну, строго говоря, они не...

— А если они не слышат ее молитвы, — продолжал Филипп, — они также не слышат имена людей, которых она проклинает. Значит, ее проклятия не работают. — Он улыбнулся. — В общем-то, я удивлен, что она ограничилась бранью.

— В самом деле, — сказал Аристотель довольно напряженным тоном.

Филипп кивнул.

— Я бы на ее месте точно не ограничился. Как бы то ни было, — продолжал он, пока Аристотеля трясся от страха, — никто не пострадал. Но на твоем месте я бы тщательно осматривал постель, прежде чем лечь спать, где-то с неделю, просто на всякий случай. Ты можешь попросить у домоправительницы персидскую кисею, чтобы сделать балдахин, а то кто-нибудь может проделать дырку в потолке и сбросить змею сверху, пока ты спишь. Было бы крайне неприятно, если бы змеи покарали тебя за клевету, как ты думаешь?

Лицо Аристотеля приобрело довольно занятный оттенок.

— Я не мог предположить, что... — начал он, но Филипп не дал ему закончить.