Том Холт - Александр у края света

После этого случая я знал, что должен делать. Это мне помогло.

Благодаря книгам, найденным в сарае, я смог узнать достаточно, чтобы учить других. Я поменялся с Аристотелем — мои астрономию и медицину на его лирическую поэзию и теорию стихосложения, узнал, как следует писать стихи, у Архилоха, а как не следует — у Паниаса; я выменял литературу по экономической теории у Леонида, а также сумел выделить экономические знания в достаточных для блефа количествах из памфлета о серебряных копях (на самом деле любой дурак может разобраться в экономике, начав с утверждения «А владеет буханкой хлеба, но не имеет денег, а у Б есть серебряная монета, но нет пищи» и продолжив в том же духе). Что касается военной теории, то у меня имелись отчет Фукидида о Войне, комментарии по тактическим приемам Гомера и мой старый любимец Эней со своим справочником, так что тут у меня был широкий выбор. Учить поэзии оказалось проще пареной репы. Поскольку никто из македонцев вообще не интересовался этой дисциплиной, по взаимному согласию мы сократили курс до умения сочинять строки, которые можно было сложить в пентаметр и гекзаметр, ямб, дактиль и анапест; кроме того, мы учились различать простейшие лирические формы (алкееву строфу, анакреонтические стихи, одиннадцатисложники и сапфическую строфу); изучали основные правила ритма, элизию, эпические нормы и архаические формы — да, я знаю, что для тебя это полная белиберда, Фризевт; то, что выдается за поэзию в этой варварской стране, строится по совершенно иной системе из строк, заканчивающихся сходно звучащими словами, поэтому я даже пытаться не стану объяснять, что такое истинная поэзия). Можно сказать, что если бы я учил мальчиков плотницкому делу, а не поэзии, то они выучили бы названия (но не применение) пилы, рашпиля и коловорота, а также узнали, каким концом молотка надо бить по гвоздю.

Об экономике я уже говорил. Юный Гарпал, маленький толстяк, проявил в этой области незаурядный талант и энтузиазм, что было довольно досадно, однако остальные ученики были рады просто убивать время. Все, что мне было нужно, я извлек из одного фрагмента экономической теории, который помнил со школьных дней, а именно теории роста Сократа. На самом деле, как и вообще большинство сократовых теорий, это учение было такое дырявое, что через него можно отжимать творог: позорная смесь науки, политики и мистицизма, которая приравнивала стремление живого — травы, деревьев и прочего — расти к практике одалживания под проценты, на том основании, что деньги каким-то образом размножаются, будто мыши в соломе; из этого делался вывод, что долги — это хорошо, поскольку каждая взятая тобой в долг серебряная сова принесет целый выводок серебряных совят, которых хватит на выплату процентов и еще останется на еду и кров. Полная чепуха, но я подал эту чепуху чрезвычайно убедительно, и со временем ты увидишь, что из этого вышло, когда Александр и Гарпал заполучили в свои руки серьезные суммы денег. Но чему они больше всего хотели учиться — а я учить, ибо располагал аж тремя пособиями — так это военной теории; вызванные этим махинации с расписанием привели к тому, что доля военной теории в нем стала напоминать пропорцию вина к воде к концу тяжелейшей пьянки. Я рассказал им о битвах Персидской войны (по памяти), об основных сражениях Пелопоннесской войны (по книге Фукидида), познакомил с теорией рыцарственности и благородного ведения боевых действий (по Гомеру) и осветил будущее военной науки (по Энею Тактику: тридцать лет со дня публикации и до сих пор столь же непрактично). Говорю тебе, Фризевт: будь я учителем чуть получше или будь они не столь способны, я бы гарантированно обеспечил безопасность не только Греции, но и всей Персидской Империи. Леонид, разумеется, выразил протест против включения Гомера в мой курс, ибо Гомер принадлежал Леониду. Это был его предмет, единственный, о котором он знал все, и единственный, который действительно что-то значил в глазах Филиппа и других благородных отцов. Мне его нападки показались крайне несправедливыми; в конце концов, Гомер не вызывал у меня ничего, кроме ненависти и презрения, и я не желал иметь с ним ничего общего — но факт остается фактом: изучать войну без Гомера — это все равно что изучать кузнечное дело, избегая всякого упоминания металла. Невыполнимо.

В результате я сделался еще большим антигомеристом, чем был, что, в свою очередь, породило конфликт с Аристотелем, который буквально поклонялся всей этой белиберде, а также с Александром, который любил Гомера, как рыба любит воду. Кровь и честь, простые уравнения, включающие доблесть, упорство и вознаграждение — в таком мире он хотел бы жить более всего, независимо от того, соприкасается ли он с реальной жизнью вообще.

В общем, Гомер всех рассорил. Тут приходит на ум дискуссия о роли лучников в различных военных доктринах. Я заметил, что в том время как греки никогда не уделяли особого внимания луку и стрелам, персы с их помощью завоевали свою империю. Я как раз объяснял, почему так вышло:

— Рог козерога, — сказал я. — Единственные толковые луки в Греции изготавливаются из рога козерога; они сложны в изготовлении и дороги, и позволить их себе могут очень немногие. Большинство луков сделано из обычной древесины, а из греческого дерева получаются плохие луки. Персы же делают прекрасные луки, склеивая слоями рог, дерево и сухожилия; материалов у них в изобилии и луки получаются дешевые, купить лук может кто угодно. В результате персы воюют с луками, а греки предпочитают драться копьями, облачившись в броню, и поэтому наши с ними взгляды на то, что такое победа, различаются. Для персов победить — это значит перебить противников. Для нас — обратить противника в бегство и завладеть спорной территорией. Это мы называем честной войной, и только по чистой случайности закованные в броню копейщики девятнадцать раз из двадцати вышибают из лучников дерьмо, в противном случае я бы вел свой рассказ по-персидски...

— Прошу прощения, — сказал Александр. Обрати внимание: каким бы скверным учителем я не оказался во всем прочем, но зачатки цивилизованности я ему привил. — Но причина не в этом.

Наверное, к тому времени я уже должен был привыкнуть к подобным ремаркам, однако время было позднее, а я не в духе.

— Да ну, — сказал я. — Тогда, может быть, ты поделишься с нами истинной причиной?

— Запросто, — сказал Александр. — Лук — оружие труса. Так говорится у Гомера.

Я глубоко вздохнул.

— Действительно, у него так говорится, — ответил я. — Многократно; однако это не помешало Одиссею в одиночку истребить всех сукиных детей, которые заполонили его дом, чего бы он нипочем не смог бы добиться, выбери он вместо лука меч или копье. На самом деле, как вы помните, он доказал, что является царем, поскольку был единственным, кто мог натянуть тетиву на этот могучий лук, из чего следует, между прочим, что по крайней мере на Итаке к луку относились с почтением. Интересный момент, кстати — любой лук, на который за двадцать лет ни разу не натянули тетиву, лопнул бы как сухая ветка при попытке это проделать, но тем не менее...