Нина Молева - Княгиня Екатерина Дашкова

— Князь, конечно, обещал вам помощь.

— Нет.

— Он побоялся прямого общения с вами? Но он же военный и вряд ли менее храбр, чем подполковник Лаптев.

— Я предвидела его опасения и написала, что свой ответ он может передать многим академикам, которые найдут способ незаметно передать его мне.

— Почему академикам?

— Тебе этого не понять, но если есть люди, которым я могу полностью доверять, это наши ученые, с которыми мне довелось столько лет работать.

— Пусть так, но что же князь?

— Он просил священника из соседнего села приехать ко мне и передать его ответ, в котором советовал во всем положиться на произволение Божие и на милость супруги императора Марии Федоровны, если я сумею переслать ей свое прошение.

— Он не взялся помочь даже в этом? Это невероятно!

— Почему же, друг мой? Храбрость на полях сражений не имеет ничего общего с храбростью на дворцовых паркетах, если только последняя вообще существует. Впрочем, в нынешние годы обстоятельства могут оправдать князя. Разве ты не видишь, сколько кибиток со ссыльными чуть не каждый день проезжают мимо наших окон.

— О да, матушка. Одного из этих несчастных вы приглашали к себе.

— И ты знаешь, кто это был?

— Конечно, нет! Мисс Бетс ничего не могла мне толком сказать. Но вид его был самый жалкий.

— Это дальний наш родственник господин Разварин, и он еще недавно не заикался и не дергался при каждом слове.

— Боже, что же с ним случилось?

— Только то, что несколько молодых унтер-офицеров осмелились в своем тесном кругу обсуждать императора. О них немедленно донесли, в все они оказались под следствием.

— За одни разговоры?

— Да, за одни разговоры. Его допрашивали, подвергли пыткам и вывернули все суставы.

— Матушка, Бога ради, не продолжайте!

— Почему же? Ты захотела знать правду, и ты ее узнаешь. Затем нашего родственника исключили со службы и приказали отправиться на жительство в Вологодскую губернию. Он считает, что ему повезло, — остальные его товарищи попали в Сибирь.

— Как хорошо, что вы пораньше приехали, Екатерина Ивановна. У меня к вам разговор.

— Я вся внимание, государыня.

— Вы знаете, что я получила письмо от этой несчастной княгини Дашковой?

— В самом деле, ваше императорское величество? Нет, я ничего об этом не знала. И что же?

— Княгиня обратилась ко мне с просьбой передать императору ее прошение.

— О помиловании, конечно?

— Но вы же знаете княгиню. Она ни в чем не признает себя виноватой, но не оправдывается и не пытается никем заслониться.

— Да, это известно, насколько княгиня горда.

— Но ей в самом деле не в чем оправдываться. В конце концов, почему она одна должна нести наказание за события сорокалетней давности, она, женщина, не бравшая в руки оружия и никак не угрожавшая жизни Петра Третьего?

— Император думает иначе, государыня.

— Я знаю, но княгиня и не думает избежать наложенного императором наказания. Она достаточно стара, больна и просто просит разрешить отбывать ей свое заключение не в Весьегонске, а в ее имении в Тарусском уезде. К тому же в забытой Богом деревушке она лишена всякой медицинской помощи, в которой остро нуждается.

— Не думаю, ваше величество, чтобы император придал значение этим обстоятельствам. Он очень разгневан на княгиню, и в этом его умело поддерживает Архаров.

— Я это испытала на себе, когда попробовала утром передать императору письмо. Император просто перестал владеть собой и даже повысил голос, обвиняя меня в том, что я хочу ему того же конца, который постиг его отца. Он просто не взял в руки прошения. Мне пришлось уйти ни с чем.

— Тем не менее это прошение не дает вам покоя, государыня. Разве вы так хорошо относились к Дашковой?

— Я никак не относилась к ней, но Андрей Львович…

— Как же я сразу не догадалась о руке барона Николаи! Одного не понимаю, он сменил княгиню на посту директора Академии наук и потому не должен был бы испытывать к ней особой симпатии.

— Вот тут вы и ошибаетесь, госпожа Нелидова. Барон как никто другой оценил труды княгини и находит результаты ее правления отличными. Во всяком случае, он утверждает, что Дашкова ни в чем не позаботилась о собственных интересах, привела Академию после Домашнева в хорошее финансовое состояние и добилась мира между академиками, чего достичь, по его словам, почти невозможно. Со своей стороны Андрей Львович просил меня поспособствовать облегчению положения княгини. Но я вижу, что самой мне не справиться с этой задачей.

— Не сердитесь, государыня. Я назвала Николаи только в шутку и сама не раз слышала высокие отзывы о трудах княгини.

— Так как же нам поступить? Неужели нет надежды?

— Надежда всегда есть, государыня. Странно только, что сам барон не пожелал вмешаться в судьбу Дашковой. Ведь он почти сорок лет неотступно находится при государе.

— Это верно. Он стал преподавателем великого князя, если память мне не изменяет, в семьсот шестидесятом году, еще при жизни императрицы Елизаветы Петровны, со временем стал моим секретарем и с семьсот девяносто восьмого года членом кабинета его императорского величества и президентом Академии. Но барон не отказывается от помощи Дашковой. Он просит только каким-то образом передать прошение государю и заставить его прочесть эту бумагу. Тогда и он поддержит просьбу.

— Только-то и всего!

— Но, может быть, вы в разговоре с государем…

— Простите, ваше величество, но я тоже не намерена становиться причиной гнева императора. Пожалуй, мы попробуем поступить иначе. Пусть в нашем с вами присутствии прошение передаст государю великий князь Михаил Павлович.

— Вы думаете…

— Государыня, император любит всех своих детей, но вы же сами не станете отрицать, что к Михаилу Павловичу он испытывает особенную нежность.

— Это потому, что Михаил последний.

— И еще потому, что он родился после коронации государя.

— Да, в шутку государь говорит, что только Михаил является настоящим императорским высочеством.

— Так вот пусть именно великий князь и передаст отцу прошение. Полагаю, государь не сможет ему отказать.

— Хотелось бы надеяться.

Какое счастье! Нам разрешено ехать в Троицкое. И притом немедленно, потому скорое половодье превратит всю округу в непроходимые топи и болота. Так, во всяком случае, утверждают местные крестьяне. К тому же у нас нет колесных повозок и достать их в здешних краях просто невозможно. У меня до сих пор сжимается сердце, когда вспомню появившегося у крыльца избы лейб-курьера с пакетом, от которого все мы ждали самого худшего. Когда княгиня появилась на крыльце, чтобы принять его, я бросилась к ее ногам с просьбой не отчаиваться и с уверением, что и в Сибири можно жить. Каково же было наше удивление, когда из письма выяснилось, что император лично разрешает княгине вернуться в Троицкое, с тем, однако, чтобы находиться там невыездно. С разрешения княгини я переписала слова императора: «Княгиня Екатерина Романовна. Согласно вашему желанию, вам разрешается вернуться в ваше имение в Калужской губернии. Впрочем пребываю благосклонный к вам Павел». Княгиня тут же начала отдавать распоряжения готовиться к отъезду. Времени до половодья оставалось совсем немного, и тут моя нервная горячка задержала всех. Княгиня не пожелала оставить меня в Коротове одну с прислугой и за отсутствием докторов сама просиживала ночи напролет у моей постели, врачуя меня одной ей известными способами. На все мои просьбы уезжать как можно скорее, поскольку неизвестно, как может измениться настроение императора, княгиня отвечала твердым отказом, заявляя, что не привыкла никого оставлять в беде, тем более своих ближайших друзей, к числу которых она, к великой моей чести, отнесла и меня.