Нина Молева - Граф Платон Зубов

— И свое женское мужество. Я всегда считала женщин в критических положениях более сильными, чем мужчины. Но знаете о чем я подумала, Храповицкий? Мария Антуанетта была счастливой женщиной — у нее было кого любить.

— Вы думаете, государыня, король был достоин такого великого чувства и самоотверженности?

— Больше, чем кто-либо другой. У них была семья. Были дети… Нет, Храповицкий, несмотря ни на что Мария Антуанетта была счастливой женщиной, а ведь ее ждали еще худшие испытания!

— Да, после казни Людовика королеву отделили от сына, а потом перевели из Тампля в тюрьму Консержери. Ей оставили в камере сломанную походную кровать, изорванное соломенное кресло и колченогий стол. Стража уверяла, что было совсем не просто найти такую рухлядь. Ее подбирали специально, чтобы лишить узницу даже тени удобств. И королева не возразила, не пожаловалась ни одним словом.

— Королева, умоляющая о снисхождении весь этот революционный сброд, — вы говорите сущую ерунду, Храповицкий!

— Вы как всегда правы, государыня. Но слабость так естественна.

— Для всех, кроме венценосцев. Сколько провела королева в этом смраде?

— Почти два с половиной месяца. 13 октября ее поставили перед революционным трибуналом.

— Боже, какое посмешище!

— Вот именно, ваше величество. Никакие самые убедительные доводы назначенных королеве защитников — а это были Трансон-Декудрэ и Шово-Лагард, — ни собственные убедительные речи не спасли Марию Антуанетту. Ее обвинили в чудовищных вещах — в измене и подстрекательстве к гражданской войне!

— Я читала, королева безо всякого волнения выслушала смертный приговор. Не подарила своим истязателям никакого триумфа. И 16 октября погибла на гильотине.

— Да, еще трибунал предъявил ей обвинение в преступлениях против нравственности.

— Какое это имело значение!

Царское Село. Будуар Екатерины II. Екатерина, М. С. Перекусихина, А. С. Протасова, П. А. Зубов.

— Зашла передохнуть. Что-то душно сегодня. Или мне так кажется.

— Душно, душно, государыня. Не иначе гроза собирается.

— Какая гроза? Где грозу-то увидала, Марья Саввишна? Все твои выдумки. Лишь бы государыне поддакнуть. Не слушайте ее, ваше величество. Побледнели вы. Может, лимонада со льдом Чулкову принести?

— Все-то вам спорить, Анна Степановна! Нешто грозу сразу по небу видать? В воздухе она висит, а уж когда прольется, может, и к вечеру только. А государыне и впрямь на креслах раскинуться в самый раз. Вот скамеечку сейчас подставлю — совсем удобно станет.

— Не хлопочи, не хлопочи, Марья Саввишна. Уже полегче мне. А что, Платон Александрович не заходил ли?

— Никак нет, государыня, с утра еще не был.

— Уж простите мне, ваше величество, а только балуете вы Платона Александровича. Построже бы с ним надо вам, куда построже.

— Все ты, Королева Лото, знаешь — с кем построже, с кем помягче. Гляди, люди от тебя бегством спасаются. Всем-то ты насолить умеешь. А ведь Платон Александрович всегда твоим любимцем был. С чего это ты милость на гнев сменить изволила?

— Да не то что на гнев, а что ни день вам его кликать приходится. Вон волю какую взял!

— А ты что подглядела за ним, Анна Степановна?

— Ничего не подглядела. Вас он беспокоит — вот что.

— Невелика беда иной раз и кликнуть. Человек молодой — на месте не усидит. Когда по парку захочется пройтись, когда верхом поездить или еще что.

— Вот тебе, государыня, и наш Платон Александрович — через минуту будет. Сбегала я за ним — на софе валялся. Разморило, говорит, так и о времени забыл. А мы пока что с Анной Степановной прочь пойдем. Дел-то разных хватает.

— Хотели меня видеть, мадам?

— А сам бы так и не зашел?

— Вы с утра бумагами занимались. Ни к чему я вам был.

— Никак надулся опять, друг мой?

— А чего дуться — вам до моих настроений и дела нет.

— С бумагами сам виноват. Сколько раз тебе говорила: оставайся, всерьез делами займись. Учиться ведь им нужно. Талант у тебя есть. Голова светлая, а вот прилежания…

— Полноте, мадам, я стар для уроков. Да и какие уроки вы можете мне преподать, когда вам все доставалось по рождению — только руку протяни. Каждое желание ваше исполнялось, не успевали вы его задумать. Одно слово — ваше императорское величество!

— Зато теперь я могу выполнить каждое твое желание, разве это так плохо?

— Каждое? Ничего подобного — все по вашему выбору.

— Друг мой, но ты просто впал в полосу капризов. И кажется, я догадываюсь о причине. Это все тот же потемкинский художник, как его там, Лампи, что ли.

— Да, да, именно Иоганн Баптист Лампи, которого вы ни за что не хотите признавать достойным вашего двора.

— Но я же вижу — он посредственный художник! Можно найти без труда десятки более талантливых и блестящих живописцев.

— О, для вас ничего не значит признание всех европейских академий. Титул императрицы делает вас судьей даже в области изящных искусств! В двадцать пять лет он член Веронской академии, через три года — Венской. Любимый портретист императора Иосифа Второго, буквально выхваченный из его объятий польским королем. Станислав Понятовский предложил ему такие условия, что Лампи согласился поменять Вену на Варшаву. И не проиграл! Какой успех среди польской аристократии! Какая слава!

— А главное — его вызвал в Яссы на еще лучших условиях Потемкин. Я давно приметила — ты готов во всем подражать князю Таврическому и, должна тебе сказать, совершенно напрасно. Ты — это ты.

— Благодарю вас, мадам! Благодарю за такую похвалу. Но она не слишком меня убеждает. Вы любили «светлейшего», и вы любили его до конца, несмотря на все ваши злые о нем отзывы. Известно, от ненависти до любви — один шаг.

— Это что — ревность? Ревность к покойнику?

— Ревность? Ну, это уже слишком смешно. Но князь Таврический умел жить и умел себя поставить в ваших глазах. Вот этому умению нельзя не позавидовать. Вы его слушались, мадам, хоть и внутренне бунтовали против его власти. Наконец, вы его боялись. Да, да, просто боялись!

— Прекрати, немедленно прекрати этот бессмысленный разговор! Я приказываю тебе — прекрати!

— Ах, так! Вы хотите, чтобы я ушел, мадам? Ради Бога!

— Нет, нет! Я не гоню тебя. Ты неправильно меня понял. Просто в обсуждении покойного князя нет никакого смысла.

— Вы так думаете? А по-моему есть. И очень большой. Потемкин был богат. Сказочно богат.

— Ты же знаешь происхождение его богатства и мало в чем ему уступаешь. Если уступаешь.

— Я не о том — он умел пользоваться этим богатством. Он жил с ним — и как жил! И уж если он вызывал к себе художника…

— То это ровным счетом ничего не значит. Тебе же самому не нравится мой портрет кисти потемкинского художника — Шибанова. Ты же сам столько раз смеялся над ним. Какое же это свидетельство вкуса князя Таврического?