Антанас Венуолис - Перепутья

Оскар Фукс даже рот разинул и смотрел на смельчака Ганса Звибака, не зная, правду тот говорит или лжет.

Наконец подошли они к французским пушкам. И здесь уже толпились любознательные мещане, слуги, служанки, кнехты, несколько братьев и братиков. Все смотрели на новые пушки, удивлялись, охали и качали головой. Возле пушек стояла французская стража. То один, то другой крестоносец пытался заговорить с ними, что-то спрашивал, но французы не знали немецкого. Ганс Звибак, хвастаясь перед братом Оскаром и другими братиками и кнехтами, оттолкнул зевак от одной пушки и, словно великий знаток артиллерии, принялся объяснять, куда порох засыпают, откуда стреляют, какой величины камень или железное ядро в ствол кладут. Французский стражник что-то заметил ему, но Ганс, хотя и ничего не понял, все равно кивнул головой, сказал "ja, ja, javol" * * Да, да, хорошо. (нем.) и продолжал свои объяснения. Вскоре сведения о пушках у него иссякли, и тогда он начал рассказывать о самой войне:

— А в том году, когда мы с великим магистром брали Вильнюсскую крепость, то, бывало, как выпустишь из такой пушки камень, как он ударит в стену, так сразу насквозь обе стены и проходит.

— Насквозь! O sanctus Bonifacius! * * О святой Бонифаций! (лат.) — удивился из толпы кнехт.

— Да, так насквозь обе стены и проходит… Потом, рядом с этой дырой, мы делаем вторую дыру, третью… Но язычники тоже хитрые: пока мы выстрелим, пока пушку почистим, снова зарядим, снова выстрелим, они за это время обе дыры и замуровывают.

— И замуровывают?!

— И замуровывают. И так быстро муруют, так быстро, что даже стрелять не успеваешь.

— А замок вы взяли?

— Первый взяли и стены разрушили, но какой из этого толк, если внутри нашли еще четыре замка, а стены — одна другой толще!

— Получается, так и не взяли Вильнюс?

— Отложили до другого раза… Крепости языческие брать или в чистом поле с ними биться — сущая ерунда, но сохрани, сладчайший Иисус и матерь божия, от схватки с ними в лесах или где-нибудь на болотах! — Брат Ганс перекрестился и махнул рукой.

— А что? — в один голос удивленно спросили зеваки и выпучили глаза.

Брат Ганс как будто даже не расслышал их. Вздохнув, он повернулся к городу и сделал грустное лицо.

— Что, брат, рассказывай, что же? — наперебой просили зеваки.

— Даже рассказывать страшно.

— Ну а что же?

— Лучше вам даже не знать об этом.

— Ну?

Брат Ганс повернулся к костелу, снова поспешно перекрестился и, нагнувшись к уху старого кнехта, шепотом сказал:

— В лесах и на болотах им помогают сами ихние боги, черти, ведьмы, духи и души дохлых язычников!!!

Все отпрянули от брата Ганса и, повернувшись к костелу, начали креститься. Другие сотворили молитву. Ганс рассказывал дальше, но так, чтобы слышали и новые зеваки, которых собиралось вокруг него все больше и больше.

— В тот год, когда мы с великим магистром возвращались из похода, смотрим, на опушке отдыхают несколько язычников. Все в медвежьи и волчьи шкуры одеты. Отдыхают, костер себе развели и даже не думают ни на нас нападать, ни убегать… Во имя отца, сына и святого духа! «Братья рыцари, мечами их!» — крикнул великий магистр… И мы двинулись на них…

— А много их было? — раздался голос из толпы.

— Погоди, не мешай, — одернули его.

— Совсем немного, всего лишь горсточка. А нас несколько хоругвий 30 30 Хоругвь — организационно-тактическая единица в рыцарском войске, состоявшая из 25–80 копий. … И знаете ли, братья, как пойдем мы на них, как пойдем! А они, пока мы на сотню шагов не приблизились, даже с места не тронулись. Только когда увидели, что мы уже и мечи из ножен выхватили, быстро вскочили на коней — и в лес.

— В лес?! Сбежали!..

— На коней и в лес!.. Но в этом-то и была наша погибель! Как только они в лес, мы — вслед за ними… Погнался я за одним, гонюсь, уже почти мечом достаю, вот, раз-два-три — и сниму язычнику голову, только, о господи! О дева милосердная: да передо мной бревно, а на бревне черт!!!

— O heilige Maria! — дружно вздохнули слушатели.

— А на бревне рогатый черт! И такой омерзительный, такой уж страшный, что сохрани господи такого в смертный час увидеть… И как бросится на меня с бревном! С ужасным треском, с грохотом…

— O heilige Maria!.. Sanctus, sanctus, sanctus dominus deus… * * Святой, святой, святой господь бог…(лат.)

— С ужасным треском, с гро-охо-том! Я швырнул меч, выхватил четки и еле-еле успел перекрестить этого черта. Когда перекрестил, скажу я вам, черт — в бревно, а бревно так и взорвалось прямо у меня под ногами; даже плащ сорвало… Смотрю — некоторые наши братья, деревьями придавленные, уже извиваются; других уже ведьмы душат, черти мучают, и визг, повсюду только визг стоит, как в аду, а из-под каждого пня какая-нибудь мерзость лезет и христианскую кровь сосет!

— Sanctus, sanctus, sanctus dominus deus, — снова начал молиться один брат, а тем временем некоторые схватились за сердце, другие за голову; и у всех шевелились губы, шепча молитву…

— Много тогда наших братьев полегло. Сам великий магистр только потому убежал, что была у него щепотка священной земли с гроба господня. Другие, что успели гадин перекрестить, еще кое-как удрали, а храбрецы, которые пытались мечом защититься, погибли все до единого. Много в этой рощице и наших и чужеземных рыцарей осталось. И каких отважных рыцарей!.. Потом, когда мы убежали, всю ночь слышали позади визг духов и чертей. Гнались они за нами до самой границы; лишь когда мы прибежали на освященную землю ордена, тогда только перевели дух и панихиду за упокой души погибших отслужили…

— Если бы великий магистр сначала перекрестил рощицу, а потом уж повел вас в битву… — заметил кто-то из толпы.

— Да, если бы догадался, но кто мог знать. И рощица, кажется, деревья пересчитать можно, а, смотри, несколько хоругвей потеряли; а нашего добра сколько там осталось, сколько добра, какие прекрасные кони. — И брат Ганс, глубоко вздохнув, замолчал, но долго молчать он не мог. После паузы снова заговорил: — Если просто так входишь в пущу, то еще ничего, но если человек случайно очутится в священной роще язычников, то такие гадости увидит, какие даже самому великому грешнику в его смертный час не являются.

— Но почему эти лесные духи их самих не трогают? — удивлялись любознательные.

— Зачем они станут их трогать, если все равно они им принадлежат: подохнет какой-нибудь язычник — опять же им достанется… Однажды порубил я в священной роще ихнего кривиса, так вот, если б вы знали, голова на землю, а из горла уж вылез и под пень шмыгнул!

— Это душа язычника! — сказал бледный как полотно кнехт.

— У язычника души нет, — заметил брат.

— Да нет, душа-то есть, только она еще в теле проклята! — отрезал кнехт.