Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

Утренняя служба у Пресвятой Богородицы прошла, а до вечерней было далеко. Регент по пьянке руку сломал, как раз правую, не мог перед носами палкой указующей махать. Алексей пошел с полным правом пошататься по городу; так и к заливу вышел. Ничего церковного, кроме нательного креста, в его обличье не было. Детина, каких поискать. Хотя те же преображенцы, — пожалуй, приглядистее. Мелкому мужскому народу в таком городе делать нечего. Бог обличьем и Алексея не обидел, как сказали бы на Черниговщине — «гарны хлопец». Без брадобрея-то уже не обойтись, бороду за неимением денег запустил, да и чуприна ножниц иногда требует. Не грусти, казак!

Но было ему чего-то невесело. Сам не поймет — с чего. Сидел на валуне, облизанном волнами, как громадное пасхальное яйцо, да камушки-голяши в воду побрасывал. Это называлось: галушки печь. Особенно если плоский голяшик попадался да рука не пасовала: отскакивая от воды, он раза два-три вновь вздымался и метал, кругами пек на воде очередную галушину. Скука не тетка, чего-нибудь да выдумаешь.

Глядь, вперегонки и другая партия галушат! Пекли явно из-за соседнего песчаного холма. Когда он приподнялся во всю свою каланчу, там дивчина обнаружилась, а может, и баба. Молодайка.

— Ты чего играемо?

— Я блинцы пеку. А ты чего?

— А я галушки.

— Не слыхивала! Откель такой?

— Из города, — махнул Алексей рукой. — От скуки сбежал.

— А я от скукотищи. Хотя здешняя. Во-он мой дом! — бросила она камень в сторону соседних холмов.

Там ничего и не было, кроме каких-то рыбацких шалашей.

— Бога-ато живешь!

— Да уж не хуже тебя. Чего в гости не пригласишь?

— Так приглашаю ж… Давай до моей хаты. На галушки-то!

— На блины!

Она, блинщица, без дальних разговоров перевалила через песчаный увал и подсела к нему на камень.

— Сме-елая!

— Не робкая. Море робких не любит.

— Да?.. Откуль же ты? Здесь и баб-то вроде незнаемо — так, кто-то в стороне похаживает.

— Там морячков кронштадтских поджидали. Вот и дождались. Будет потеха!

— Да чего потешного?

— С морячками-то? Не скажи, парень: весело! Не тебе в пример.

— Какая примерка? Не у портняжки.

— Вот-вот. А все ж примерь, ежели, меня.

Ничего не понимал Алексей.

— Мабыть, ты не свитка, не чапан якой.

— Получше чапана. Поуютнее. Загляни-ко мне в глаза?

Он заглянул, но ничего уютного не заметил.

— Тоскливые глаза-то… Карие, как у кобылухи.

— Ну-у?.. Грубиян!

— Да правду говорю, — обиделся Алексей, потому что грубить и не думал. — Дай, ежели, и проверю.

Он взял ее за уши, чтоб сподручнее присмотреться, а она его тоже за уши да к себе притянула, целовать начала…

— Ты чого? Чого, говорю, до меня маешь?..

— Маюсь, верно, — на свой лад поняла она. — Пойдем со мной. У нас с мамкой шалаш тут недалеко. Хороший шалаш, рыбацкий.

Он встал и пошел за ней, вроде как сам не в себе. Только уже погодя спросил:

— Почему с мамкой, а не с таткой?

— Да потому, что тятька еще весной утонул, а мы из России, приезжие, других родичей нетути.

Она говорила складно да ловко, как блинцы свои на воде пекла. И шалаш у них был складен на славу: шатровый, оплетенный ивовыми прутьями и обмазанный глиной, по навершью еловым корьем покрыт. Топчан ли, лавка ли — широченное спальное и сидельное укромище, застланное еловым лапьем, а поверху рогожей. Место для костра, обложенное каменьем. Две рогулины по сторонам, с перекладиной, на мелкой лодочной цепи подвешен медный казан. Сундучок в изголовье, едва из тряпья выглядывает.

— Драгости?

— Крючки рыболовные да прочие снасти.

— Так ведь мелко тут. Лодца нужна. Вот у нас на Десне…

— Не знаю, как у вас, а у нас под прикрытием валунов. Во-он, — указала она на небольшую заводь, отгороженную от залива истинно демонскими камнищами, только узенькой лодочке в узкую щель между ними и пролезть.

— В таком корыте — да в море? — сходив туда, с ехидцей воротился Алексей.

— Какое есть. Не спрашивал бы зря, а лучше пряниками бы девку угостил. Вишь, чухонки торговые с плетенками по берегу бродят, денежных людишек ищут!

— Нетути денег у меня, — потупился Алексей.

— У такого-то здорового мужика?.. — удивилась она. — Ну ладно, я утренний улов продала, хватит, чтоб угостить глупого гостейку.

Живо сбегала к чухонкам и воротилась с завернутым подолом, в котором колотились, как березовые окатыши, такие же осклизлые житные пряники и перекатывалась берестяная, заткнутая деревянной пробкой бутыль.

— Неуж не протекает? — подивился Алексей. — Ведь, поди, квасок?

Глотнул — прямо дух перехватило.

— Гори-илка?..

— Горит, ежели зажечь. Чухонцы слабую не гонят. Да зачем нам пожигать? В брюхах пожгется.

И сама приложилась к шибавшей сивухой бересте.

— Брюху — хорошо-о… — Даже глаза закатила от удовольствия. — У тебя-то есть брюхо?

— У меня? — осклабился Алексей. — У меня как барабан.

— Ну, и побарабанишь. Только я прежде обмоюсь. Утренний рыбачий пот еще со срачицы не сошел. Ты-то не будешь?

— Не-е… Светло, да и людишки по берегу шастают. Соромно.

— Смотри. Я-то побежала!

Она скинула через голову полотняную рубашку и не спеша вошла в воду. Мелкий в этом месте залив, долго ей пришлось светить ягодицами, так что Алексей засмотрелся. А куда она пропала… Не было ее.

«Мати ридна! Тоже утопла, как и татка ее?..»

Загоревал было по человеческой душе, а она, душа-то голозадая, вылезла со стороны лодки и уж тут побежала, маленько прикрываясь ладошкой, потому что со стороны песчаного увала, где гуляли матросы, слишком уж одобрительные смешки послышались. Так в полном мокром пару и на лежбище хлопнулась.

— Не горяча-а уже водица… Согрей пока хоть из берестинки.

Он подсунул ей под руки чухонскую берестяную бутыль, не смея глаз поднять.

Она отпила, ему в очередь передала:

— Глотни еще… для смелости-то! Девку голую не видел?

— Не видал, — сорвалось у него невольное признание.

— И не едал?

— Чего едать? Не севрюжинка, поди.

— Ой ли? А как будет повкуснее?.. Едай!

Она обхватила ему шею руками и завалила на себя.

— Порасторопнее давай. Я и в самом деле прозябла.

— Да как торопко-то?

— Ой, горюшко неедальное! — догадалась она. — Мне и учить еще тебя, такого дылду?

— А ничего, учи, — приободрился он от выпитой сивухи и уж сам без очереди хлебнул.

Она не смеялась, словно и в самом деле какого непутевого рыбака простой рыбацкой науке учила…

— В бане-то, поди, бывал? Так здесь та же банька, только веничек у меня послаще… Что, не чуешь? Скидывай порты. Скидывай, да поскорее!

Сам ли снял, свалились ли как — беспортошным себя увидел, страшным до невозможности…

— Ой, мамейка!..

Она хохотнула запальчиво и нетерпеливо, запахивая на его длинных, крепких ляжках конец свисавшей рогожи.