Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

— Хлев! На царском тракте?!

Выдернутая из ножен шпага описала крутую дугу и рубанула по какой-то свисавшей занавеске, а там — лежбище детское, на полатях. Визги, слезы, вскрики:

— Муту-уля!..

— Тя-ятя!..

Офицер остатки рядна отмахнул шпагой и шагнул в горницу, — если можно назвать горницей некое подобие чистой половины. Здесь он и уперся взглядом в развалившегося на лавке, на медвежьей шубе, единственного постояльца. Глаза застило гневом, ничего не видел, один требовательный рык:

— Кто т-таков?

Алексей сразу признал его, хотя прошло уже с тех пор лет восемь. Ничего не скажешь, возмужал, заматерел даже. Зеленый гвардейский мундир лишь с одного плеча прикрыт черным, походным, плащом.

Уже порядочно выпил Алексей, и тоже при шпаге, не хухры-мухры. Но что шпажонка какая-то? Когда от своего ответного гнева поднялся с лавки, с медвежьей взъерошенной шкуры, совсем нешуточно дернул за правый рукав:

— Опять иль оторвать?

Офицер явно не понимал такого обращения, да и денщик ему в спину подпирал: как же, оскорбление! Он намерился было пырнуть шпагой своего явно невоенного обидчика, но Алексей ее несокрушимой рукой за острие перехватил малость только и окровянило.

— Ай-яй-яй, шляхетский кадет! На меня ж с оглоблей надо.

Офицер, в самом деле бывший когда-то кадетом шляхетского корпуса, дико вперился в супротивника:

— Пе-евчий?!

— Бывший, шановный пане. Сейчас гоф-интендант ее высочества. Чару выпить со мной не изволите? У меня не здешнее пойло — из дворцового погреба.

Офицер опустился на противоположную лавку, куда денщик успел набросить его походный плащ.

— Вот так встре-еча!.. У меня тоже неплохое, из подмосковной деревеньки.

Вышколенный денщик — вроде никуда и не отлучался, а уж с дорожной корзиной тут как тут.

Выпили, как водится, петербургского, выпили и московского.

Офицер уже не был хлюпким кадетиком: тоже крепкий мужик, ничего не скажешь. Хорошо посидели, хорошо и поспали — на сдвинутых вместе лавках. Снизу медвежья шуба, а сверху суконный офицерский плащ.

Утром друзьями распрощались — один в Москву, а другой, починив за ночь ось, в подмосковное Перово.

Тесен мир, как говорят.

Алексей еще несколько раз встречал Сумарокова. Тот с некоторой опаской удивлялся: надо же, теперь не певчий? Даже гоф-интендант? И хотя он, высокородный офицер, с пренебрежением относился к разным гражданским выскочкам, не мог отказать в уважении Алексею Разумовскому — такова была теперь фамилия бывшего Розума.

После нескольких встреч Сумароков напросился:

— Как знать, Алексей Григорьевич… На ловца ведь и зверь бежит. Не откажите в просьбе. Вы не знаете, а я пиит. Когда-то вместе у преподобного Феофана Прокоповича встречались…

— Да! — от доброго воспоминания встрепенулся Алексей. — Многим и я обязан своему знатному земляку… Но в чем же просьба?

— Презент государыне цесаревне передать. — Он протянул конверт. — Не запечатан. Без секрета. Вирши!

— Мало я смыслю в виршах. Сами-то чего ж?

— Как-то разошлись наши пути, Алексей Григорьевич. Давно не встречались. Неловко о себе напоминать…

— И-и… зря! Цесаревна — доброй души человек.

— Вот-вот! Добрая… Не откажете в просьбе?

— Вам — не могу отказать, Александр Петрович.

Сумароков не догадывался об истинных отношениях бывшего певчего. Мало ли услужающих у цесаревны. Хоть и в опале, да не простая ж смертная.

Конечно, подмывал бес Алексея — прочитать содержимое конверта; в последний год он изрядно к грамоте приобщился, Елизавета даже учителя наняла. Не велика премудрость — чужие письма читать! Но… дрогнула рука на конверте… У них в Лемешках так не водилось — сквозь чужие пальцы подглядывать.

Так и не заглянув в открытый конверт, принес его Елизавете. Она мельком спросила:

— Ты сам-то читал?

— Нет, господыня?

— Зря я, что ли, учителя для тебя держу?

— Грех — лезть в чужие тайны.

— Тайна? Гм!..

Елизавета села в кресло, стоящее перед туалетным столиком. Две женщины. Два отражения радостной смуты. Потом и голос — голосок восторженно взмывающий:

Она сама целовать готова была явно надушенный лист бумаги!

— Это про меня. Кто ж такой лукавый… Уж не ты ли, Алешенька?

— Куда мне! — взгрустнул от такого предположения Алексей. — Один бывший кадетик. Я в бытность еще певчим у отца Иллариона с ним подрался и оторвал рукав…

— Как это — оторвал?

— Да вот так, господыня, напрочь. В извинение предлагал ведь пришить, да заартачился кадетик. Сумароковы в заплатах не ходи-или!.. Древний род Сумаро-оковых!..

— Погоди, Алешенька. Я знавала этого кадетика, хотя тогда он слишком молод был, чтоб пальчики мои целовать… Да, да. Каков сейчас-то?

— Сумарок-то?.. Офицер.

— А служит где?

— Не спрашивал, господыня.

— Да?.. Откуда ж — бесчисленно целован всякий рук моих пальчик?.. И на балах-то не бываю!

— Вот-вот, и я о том же думаю…

Тревога в его сбивчивом шепоте была. Какая-то неурочная ревность…

— Я лучше уйду, коли позволите!

— Не позволяю! Не пойдешь!

Она как ошалелая сорвалась с кресла — и в пляс, в припляс пошла! Алексей во все глаза вытаращился. Бывало и такое, но не с бухты же барахты?

Елизавета плясала с истинной лихостью. Он уже за время своего управительства успел насмотреться — именно так и плясали дворовые бабы в ее именьицах, которые он посещал. Тоже засматривался на их пляски, но кровь-то оставалась холодной. Чего ж сейчас в жар бросает?

У ней откуда и плат в руках взялся! И легкое домашнее платье шелковым колоколом поднялось, открывая крепкие, ладные щиколотки. Ах, грех его возьми!..

Туфельки у Елизаветы были домашние, но твердые, прищелкивали. «Топ-топо-топ!..» — вспомнились ему самоободряющие вскрики дворовых баб. Как он ни строжился, а ведь не запретишь потешить вдруг нагрянувшего главного управителя, который успевал уже к тому времени выгнать очередного казнокрада, может, и муженька одной из этих баб. Но видит Бог — ни разу не соблазнился! Как ни обхаживали его… Баня в Гостилицах навеки уроком стала. Что же сейчас-то с ним творится?

Не утерпел! Сам того не понимая, что подыгрывает, схватил правой рукой правую же — вкруг себя повел, поза спиной, по-за спиной, да вывернул, за плечи ее обхватил, все ниже, ниже, до рук опущенных, пальчики, все десять, без зубов, одними ярыми губами, изжевал, изъелозил…