Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

— Шалун! Знаю, скукотища тебе на таких приемах, а мне что делать?

В ответ можно только было взять гусарскую руку и положить себе на колено. Какие разговоры при таком прекрасном настроении?

Карета быстро вынеслась к загородным слободам. А там — дай волю вожжам. Елизавета любила лихую езду, и кучера знали о том. Да, пожалуй, и кони — сами рвались вперед.

Погода стояла великолепная, виды окрестные один другого лучше. Дорогу чистили хорошо, да если по малоснежью — хоть на колесах, хоть на полозе поезжай, одинаково. Единственное, что укоряло глаз, — валявшиеся по обочинам лошади, которые от такой езды попросту падали на колени и во имя лихой наездницы подыхали. Велика ль беда! Ненужные постромки обрубали, солдаты ли, слуги ли оттаскивали полуживую лошадку в придорожную канаву, и дальше только крик:

— Пади!

Бывало, шестерик подлетал к Петергофу о четырех лошадях, бывало и о трех. Но, может, на этот раз обойдется?

У Елизаветы были и личные поместья в Малороссии. Не могла же она в одночасье все раздать их даже самым любимым любимцам. Да и потом, Алексей Разумовский унаследовал хутора, поместья и вотчины фельдмаршала Миниха — вовсе не государевы. Петр Первый, отменив гетманство, вроде бы преследовал благую цель: подрубить корни измены, стяжательства и самодурства. Последний гетман Апостол ушел с украинского гетманства еще до своей старости. Теперь правили Украйной семь наместников, три с киевской подачи, три с петербургской да один заглавный. Придя к власти, Елизавета назначила любимца своей шестнадцатилетней молодости Александра Борисовича Бутурлина, человека от природы ленивого да и погрязшего в безобразиях. Какой от него мог быть толк? Чуть лучше оказался быстро сменивший его генерал Бибиков, но на дела он тоже смотрел из-под чужой руки. Если уж заискивал перед Розумихой, то можно представить, в каком искательстве пребывал перед Алексеем Разумовским!

А заповеданный в гетманы Кирилл Разумовский еще только учился ловеласить в Германиях и Франциях…

— Нет, я сама поеду смотреть твою Украйну! — не раз говаривала раздосадованная Елизавет.

— Соберетесь ли когда, ваше императорское величество? — отделывался смешком Алексей.

Нерасторопность государыни — да что там, самая настоящая леность — была притчей во языцех. Разумеется, в глаза ей никто этого не высказывал. В том числе и Алексей, супруг потайной. Был же в голове у него разум, коли и фамилия от такой благости происходила?

Да и как ехать, когда война со Швецией никак не кончалась. Пруссия опять же — города то брали, то сдавали, пойми поди.

Так и протянулось время до лета 1744 года. Но уж дальше годить — не годилось. Душа-то была женская, чуткая. В приливе нежности прекраснодушная Елизавет вновь и вновь повторяла:

— Непременно — едем. Ты, Алешенька, был когда-то моим гоф-интендантом и главным управляющим. Управишься ли сейчас-то?

— Управлюсь, господынюшка. Хочется родину повидать. Соскучился…

— Со мной-то? — душевная нежность могла быстро взорваться бранью — этому ее славно научил лейб-медик Лесток!

Алексей знал, как погасить нараставший гнев. Ничего не говоря — припасть к ручке и посмотреть в воробьиные глазыньки взглядом во всем покорного хохла.

Но за окнами — грохот карет!

— Неужели опять едут? Депутация?

— Да еще какая! Все главнейшие полковники. Сын последнего гетмана полковник Лубенский, Петр Апостол. За родителя его уважают, не за себя же.

— Да ведь, поди, уже приехали? Поди, и у тебя побывали?

— Как не побывать. Земляки.

— Ах интриган! Без меня уже все решил?

— Смилуйся, государыня! Никогда этого не позволю.

— Тогда я позволяю. Завтра же и приму.

И ведь верно. Развеселая Елизавет иногда могла держать слово. В назначенный для аудиенции час императрица стоя, в присутствии всего двора, выслушала приветствие, говоренное полковником Апостолом. Сам же граф Алексей Разумовский накануне наставлял его, что и как говорить. Бывали ходоки у своего знатного земляка и днем, и ночью, когда заблагорассудится. После один другому хвастались:

— Вот вернулись с водки у Алексея Григорьевича… Славную водочку подают. Я бы сказал — гарную!

— А мы-то? Ой, хохлы неотесанные! Вместе с полковником Вишневским бокалов по десяти венгерского выдули… и подпивахом тоже гарно…

— Да Вишневский-то? Уже в генералы произведен.

— Как не произвести! Когда-то такую услугу Алексею Григорьевичу оказал… Граф добра не забывает!

Часто заставали у него и государыню.

— А это ли не диво? Во дворце у Разумовского удостоились быть у ручки ее величества и милостивые слова слышать…

Земляк Разумовский приглашал их на все маскарады и банкеты придворные, возил в оперу. А там опять диво:

— Девки италианки и кастрат! Пели да музицировали.

Но земляки-ходоки не только же за кастратами шлындали — дельце свое не забывали.

— Милостивый граф! — напоминали. — Когда же гетман будет?

— А вот как подрастет. Потерпите маленько.

— А сами-то, ваше сиятельство?..

— Ну, земляки, земляки! Мне полагается возле государыни быть.

— Да уж чего лучше. Только нас-то не забывайте, сиятельный граф.

— Вас забудешь! Вот как государыня побывает на Украйне, сама все посмотрит — дела-то и пойдут на лад.

— Когда же?

— Скоро, скоро. Сказано — потерпите. Вот хохлы настырные!

Говоря так, он и забывал, что сам-то из тех же хохлов…

И вот наконец-то собрались. Отправлялись приказы об исправлении дорог на Киев, о строении дворцов на станциях. Повелели готовить на остановках погреба для питей и припасов.

Во все вникал самолично Алексей Разумовский. Дорога домой должна быть гладкая…

Дорогу расширили, мосты сделали прочные. Расставили даже раскрашенные «версты».

Все делалось вроде бы как надо. Но одна мысль не давала покоя: как представить государыне всех своих неотесанных родственников? Он всерьез опасался, как бы под пьяную руку все эти Уласы, Евфимы и Демёшки не стали творить бесчинства да похваляться на всех перекрестках о родстве с всесильным графом и первым камергером государыни.

Пришлось писать доверенное послание матери:

«Милостивая государыня матушка. Понеже во время прышествия Е. И. В. в новый мой Алексеевский дом надлежит, чтоб в оном моем доме напрасно и без дела никто бы там не был и не шатался б. Того ради, писано мене к управителю Семену Пустоте, чтобы он того накрепко смотрел и наблюдал, дабы не токмо с посторонних, но и из своих никто отнюдь бы не ходил и не шатался б. Двор, который стоит в городе Козельце, велено управителю той час что есть худо подчинить, очистить и к приезду моему для вас, милостивая государыня, особливые покои убрать, такоже и для других сродников, которым именно велено будет туда приехать.