Аркадий Савеличев - А. Разумовский: Ночной император

Елизавета, входя в столовую, подивилась:

— Да бал у нас или обед урочный?

— Все вместе, моя господыня, — дольше обычного задержал он у губ ее руку, прислушиваясь.

Елизавета была не очень горазда на уши, хотя и нежные, но туговатые.

Обед проходил своим чередом, с винами и закусками. Стало входить в моду новое вино, названием — шампань. Бутылка его стоила рубль и тридцать копеек, даже подороже, чем пуд меду, не говоря уже об осетрине, пуд которой стойл всего-то рубль. Но государям ли считать копейки? Да хоть и графьям? Алексей Разумовский уже научился распрекрасно пускать в потолок пробки. Ах, как славно! Бывало, десятипудовый осетр запросто поднимался в воздух, стукаясь головой о расписной потолок, почему-то всегда норовя в живот возлежащей Венеры.

Вино это новое не знали, как пить, — до борща или после? По привычке, как водочку петровскую, хлопали голландскими хрустальными бокалами. Правда, Елизавета особенно не усердствовала, отнекиваясь:

— Фу его, кислятина! Неуж Людовик таким пробавляется? Надо ему в презент нашей водочки двойной послать.

— Пошлем, господыня, пошлем, если прикажете, — не давал он и закусить любимой буженинкой, то и дело перенимал своими зовущими губами ее дражайшую руку, прислушиваясь.

— Да чтой-то, друг мой? — даже сердилась Елизавета. — Никак, торопишься? Дай вот закушу-то… А борщ-то мой любимый? Где борщ?

Алексей три раза дернул за шнур с правой руки, что значило: дело идет к борщу.

«Волшебный стол» не замедлил взмыть вверх, исходя вкуснейшим паром. Кажется, даже Адам готов был бросить писаное яблоко и взяться за серебряную ложицу.

Алексей, не слишком-то запахивая шлафрок, поднялся и подошел к чудесно всплывшему столу. Он неторопливо осмотрел блюда. Даже вокруг походил, почесывая грудь. На той стороне блаженно похихикивали. Что-то стукнуло, будто кто свалился со стула. Елизавета разнеженно поторапливала:

— Примерз ты там, мой друг?

— Сейчас, господынюшка, — ответил он… и, ухватив дымящуюся миску всей пятерней, выплеснул ее на дверь.

Черепки на стороны полетели, красная жижа потекла по белой панели двери. Крики и визги на той стороне. Стенания…

— О-ой, глаза мои!..

Тут и Елизавета навострила ушко:

— Никак, дитя где-то плачет? Откуда быть дитяте?..

Вроде как от окрика императрицы и смолкло «дитя», но ведь новое недоумение:

— Ты, никак, буйствуешь, Алешенька? Иль много выпил?

— Таракан в моей миске оказался. Ну, я поварам задам!..

— Так что ж, без борща сегодня?

— Твоя фарфоровая мисочка в полном порядке, господынюшка. Какой тараканец посмеет портить аппетит государыне?

— И то верно, Алексеюшка. Но сам-то?..

— Изволь кушать, государыня, — подкатил он столец. — А я себе нового борща востребую.

Долго ли под повторное дерганье шнура!

Обед прошел в дружеском, веселом благорасположении.

А после такого обеда требовалось немного отдохнуть. Тем более что вечер предстоял долгий: ежегодное собрание лейб-кампании, приуроченное к приснопамятным событиям 25 ноября. Елизавета всегда являлась на такие собрания в мужском гвардейском костюме. Следовало изрядно подготовиться.

Ежегодное собрание лейб-кампании началось в назначенный час.

Разумеется, с опозданием на пару часов. Надо же было Елизавете переодеться. Она появилась в мундире капитана Преображенского полка. Всего 350 человек встали и дружно гаркнули:

— Виват!

— Виват!

— Виват!

Естественно, за столом они были без шпаг, отдавали честь своими славными глотками. Без шпаги был и поручик Разумовский, — может, он даже громче других слал это приветствие:

— Виват!

Ах как хороша была Елизавета в мужском гвардейском костюме! Она знала это, она несколько минут постояла пред фрунтом словно заряженных столов; золотой поднос в умелых руках камер-лакея сам подплыл под ее державную длань. Она взяла плоский, петровских времен бокал и милостивым голосом возвестила:

— За честь моей верной и любимой лейб-кампании!

Что тут началось! За окном грянули пушки, в унисон им — триста пятьдесят гвардейских глоток, поддержанных даже дамами. Во всяком случае, Екатериной, на правах великой княгини сидящей поблизости от капитана, рядом с поручиком Разумовским. Этот-то слабый голосок и услышала Елизавета:

— А где же изволит быть великий князь?

Екатерина привстала:

— Великий князь нездоров и просит снисхождения, ваше императорское величество.

— Снисхождения? В такой день? Пусть изволит быть! Немедленно же!

Без промедления привели великого князя.

Алексей Разумовский прыснул в недопитый бокал.

— Что с вами, поручик?

— Сами посмотрите, ваше императорское величество…

Елизавета взглянула и ужаснулась. Лицо великого князя, и без того побитое оспой, было вдобавок заклеено белыми примочками.

— Что сие?..

Великий князь молча усаживался по правую, грозно взлетевшую ручку своей тетушки. Екатерина объяснила:

— Пчелы его покусали, ваше императорское величество.

— В ноябре-то пчелы?

— Изволю напомнить, — не дрогнув, продолжала Екатерина, — великий князь весьма любопытен. Вздумалось ему поинтересоваться, как-то зимуют малые пчелки. Никому не говоря, он пошел в омшаник, где пребывают ульи…

— Ну, племянничек! — только и сказала Елизавета.

Поручик Разумовский со смешком глянул на Екатерину. Она лукаво потупилась, как бы говоря: «Что ж, ложь во спасение…»

Несмотря на маленькую заминку, празднество продолжалось. Триста пятьдесят бокалов в руках не только офицеров, но и рядовых — ибо на такой торжественный обед приглашалась вся лейб-кампания без исключений, — триста пятьдесят серебряных бокалов взмывали вверх, как вскинутые из ножен сабли. Блеск стоял от боевого, застольного серебра. Свечи гасли от восторженных криков — слуги едва успевали возжигать новые. Под этот разгулявшийся гром поручик Разумовский тихо спросил Екатерину:

— Вы на меня не сердитесь, ваше императорское высочество?

— Что вы, граф! — с тем же плутовским блеском в глазах ответила та. — Вы весьма любезны… и в поучении глупых людей сильно преуспели…

Между ними протянулась невидимая добрая нить. Порваться ли ей, окрепнуть ли?..

День грядущий покажет.

Где в те годы была столица Российской империи — едва ли знала и сама императрица. Если зимой в своих царски огромных санях она проскакивала между Петербургом и Москвой за одни сутки, так и летом немногим дольше. Просто по летнему времени впрягали больше лошадей и чаще их меняли.

За передвижениями российской императрицы внимательно следили во всех европейских дворах. К тому же и послы часто ее сопровождали. В Европе всем хотелось, чтоб столица грозной России вместе с царскими санями вновь откатилась на восток. Почему?.. Где царь-государь — там и сила. Сиди на печи в Москве, а уж в европейских делах сами же европейцы и разберутся. Эк его угораздило — Петра! Куда втюхал столицу! Под самый европейский бочок, под пятое ребрышко. Нож азиатский!