Олег Тихомиров - Иван — холопский воевода

— Право?.. — Андрей Андреевич вдруг усмехнулся. — Про новое уложение слыхал? Про уложение государя нашего Федора Иоанновича? Так вот. Говорится в нем, что холоп никуда от своего хозяина уйти не может. Даже коли долг выплатит.

Болотников, пораженный, молчал.

— Мне не веришь, ступай в Холопий приказ. Там все узнаешь. По новому уложению холоп должен служить до смерти своего господина.

— Нет! — закричал Иван. — Не может того быть…

Князь подступил к Болотникову, схватил за ворот.

Иван побледнел. Подумал: «Ударит — убью».

Но Телятевский, шумно выдохнув, отпустил.

— Доколе я с тобой препираться буду? Убирайся!

Оставив деньги, Болотников вышел прочь.

— Волю, видно, за верную службу не купишь…

Потянулись в тяжком ожидании неделя за неделей.

Но и на пасху не получил Иван вольную от Андрея Андреевича. Князь даже разговаривать толком не стал, бросил на ходу:

— Успеется… когда пожелаю.

И тогда вспыхнула у Болотникова давно угасшая мысль: «Бежать!»

К лету, когда стало теплее, Болотников принялся подыскивать надежных людей. Начальный над холопами человек, Иван знал, кто из них на что способен. Первому доверился Павлуше. Затем отобрал еще восьмерых. Говорил с каждым отдельно. Многого сулить не мог. Но одно обещал твердо — казачью вольницу. Она манила, звала всех.

…В николин день вышли из Москвы. Вначале Иван остерегался погони, вел ватагу лесными тропами. Продвигались быстро и на девятый день подошли к Епифани, что стояла в верховьях Дона.

Смеркалось. Понемногу вечерний туман окутал ложбинку, поросшую ольховыми кустами, а оттуда расползся во все стороны. По ложбине бежал верткий ручей.

— Заночуем здесь, — сказал Болотников и сбросил с плеч дорожную суму. Он зачерпнул в ладонь из ручья, попробовал: — Вкусна водица. Ну что, други, запаливай огонь.

Павлуша достал трут, огниво, высек искру.

Костер разложили в яме, чтобы кто чужой не увидел. За все время пути Иван был осторожен, на ночь выставлял караульных или сам сидел до утра, не смыкая глаз. Даже в деревни ватага не заглядывала: беглых повсюду ловили, сажали в темницы, потом кого возвращали хозяевам, кого себе забирали — крепостными всяк разживиться не прочь.

В пути голодали. Ели ягоды и коренья, ставили в речках вершу, да народу-то десять человек… Третьего дня, правда, повезло: удалось забить выскочившего из чащобы кабана. Но тут не все гладко вышло. Раненый зверь успел пропороть клыком ногу Степану — самому сильному из ватаги. Пришлось сделать носилки, нести по очереди.

Когда нажгли в костре углей, стали жарить на прутах мясо.

— Сюда бы да кусок хлеба! — глотая слюнки, мечтательно сказал Павлуша.

— Может, и соли хошь? — усмехнулся один из сидевших рядом.

— Соли… — произнес кто-то, — я ее аж на вкус позабыл.

Посыпались шутки:

— Да она сладкая, навроде меда.

— Позабыл, ворочайся в Москву к хозяину. Он те соли даст.

— Да каши с маслицем… Березовой.

— Будет, ребята, зубы скалить, — сказал Болотников. — Ешьте да на боковую.

После еды выпили согретой в казанке воды, улеглись. Трава и кусты были мокрыми от росы, но военные холопы князя Телятевского ко всему привычные — сразу уснули.

Болотников лежал на спине, глядя в звездное небо. Подумал: словно солью краюху присыпали. Вздохнул, повернулся на другой бок, провалился в сон.

Не спали двое караульных, сидели рядышком, переговаривались, но затем один предложил:

— Я малость сосну, а ты постереги. Потом растолкаешь, подменю.

Второй караульный привалился к нему, долго слушал, как капала с кустов роса, и незаметно задремал.

…Рано поутру ехали ложбиной четверо оружных всадников. Углядели они: лежат подле кустов люди, спят. Мигом определили:

— Беглые!

Открыл Болотников глаза, а над ним служилый на коне — копье наставил, да еще улыбается. У копья древко длинное, наконечник будто жало острое.

— Как почивал?.. — спрашивает. — Не жестко ли?.. Да не балуй. Саблю брось вон туда… Не то так есть к земле приколю.

Иван поглядел на товарищей. Над тремя из них нависли копья. Стало быть, четверо конников против десятерых пеших. Вроде бы сила на стороне служилых, одного только не знают они: не просто беглые мужики пред ними, но воины бывалые, в ратном деле наторевшие.

— Куда, говоришь, саблю бросить? — переспросил Болотников, чувствуя, как девять пар глаз впились в него, ловя малейшее движение.

— А вон туда. — Всадник мотнул головой.

В тот же миг Болотников резко дернул за древко. Служилый, не удержавшись, упал с лошади да так и не встал — железное жало проткнуло его насквозь.

Лихо бились служилые. Но все полегли у ручья средь ольховых зарослей…

Не даром далась победа и болотниковцам. Двое получили раны от удара копьями. У Ивана с локтя сочилась кровь.

Тела убитых Болотников велел затащить в кусты. Степана и двоих раненых посадили на лошадей.

Павлуша подвел вожаку коня. Но Болотников отказался, велел навьючить на него всю поклажу, чтобы люди шли налегке.

— Так пойдем. Не ровен час кинутся искать служилых.

Когда над ложбиной поднялось солнце, они были уже далеко.

…А Дикое поле приближалось с каждым шагом. И воздух становился пьянящим, целебным. Даже раны перестали ныть. Весело пересвистывались в траве суслики. Гордо кружили в чистом небе беркуты.

Дышалось легко.

Степь!

Неяркий зимний свет проникал сквозь слюдяное окно. Царь смотрел на огонек лампады, беззвучно пошевелил губами. В застывшем восковом лице уже не было жизни. У постели умирающего сидела царица Ирина, возле нее стоял Годунов, поодаль — бояре. Федора Иоанновича спросили:

— Кому, государь, оставляешь престол?

Казалось, не услышал царь. Но вот губы его дрогнули:

— Как богу угодно, так и будет.

Седьмого января 1598 года царя Федора не стало. Большой кремлевский колокол, вспугнув тучи галок, возвестил об этом народу.

Незадолго до смерти Федор Иоаннович наказывал жене: «Как приберет господь мою душу, удались от мирского жития. Постригись в монахини. Исполнишь?» — «Исполню», — пообещала Ирина.

Но Борис упросил сестру-царицу не делать этого сразу. Она да патриарх Иов, глава русской церкви, были его опорой. Без них о троне и мечтать нечего. Мстиславский, Шуйский и другие родовитые бояре рвались к престолу. Годуновы не были такими знатными.

Царица согласилась принять пока власть, и Москва, а затем другие города присягнули ей на верность. Но через три дня перед собравшейся в Кремле толпой Ирина объявила о своем пострижении. Она уехала в Новодевичий монастырь, где приняла имя старицы Александры.