Вольдемар Балязин - Верность и терпение. Исторический роман-хроника о жизни Барклая де Толли

Два последних раздела Польши Екатерина напрямую увязала с тем, что происходило во Франции, и вообще все творившееся в Париже с конца восьмидесятых годов она считала делом вселенским, за которое в ответе перед Богом и Историей все монархи Европы, а она сама — прежде всех.

Бунт плотников и мясников, науськанных на помазанников Божьих потерявшими разум священниками, адвокатами и даже пэрами Франции, и последовавшую затем казнь королевской четы Екатерина оценивала как бунт Сатаны против Господа, ибо рушилась та земная иерархия власти, которая испокон века была подобна иерархии небесной.

С отвращением, но и не без любопытства следила она за взлетами и падениями всех этих Мирабо и Лафайетов, Робеспьеров и Дантонов, Фуше и Баррасов, которые оставались для нее на одно лицо, так как все вырвались из одного адского котла, именуемого Революцией.

Заметила она в газетах, приходивших из Европы, и еще одно имя, которое в самом конце 1793 года только мелькнуло, но потом стало встречаться все чаще и чаще. Это был какой-то совсем молодой офицер со странной для француза фамилией — Буонапарте.

Екатерине запомнилось это имя только благодаря его экзотичности, сам же эпизод, в связи с которым упоминался этот артиллерийский офицер, а именно сражение за Тулон [43] Наполеон Бонапарте, еще будучи артиллерийским капитаном, отличился в сражении за Тулон в 1793 г. , прошел почти мимо нее: мало ли сражений разыгрывалось в ту пору? Довольно ей было и своих собственных, и от них у Екатерины голова шла кругом.

Но вскоре имя Буонапарте врезалось императрице в память, чтобы никогда более в ней не изгладиться. Случилось это после того, как Буонапарте, тогда уже генерал, расстрелял из пушек добрых французов — сторонников казненного короля. Они восстали против безбожных санкюлотов, но Буонапарте буквально залил кровью площадь и завалил их мертвыми телами — нет, окровавленными кусками человеческого мяса — паперть церкви Святого Роха, где искали они убежища и защиты.

Так на глазах у всей Европы начала вставать над землей кровавая звезда Буонапарте.

И замелькало его имя со всех газетных страниц: в апреле 1796 года Буонапарте перешел Альпы, вторгся в Италию, выиграв шесть первых сражений за шесть дней.

10 мая он разгромил австрийцев при Лоди, а через пять дней взял Милан.

Прочли государыне и о том, как брал Буонапарте мост во время боя при местечке Лоди. Газета была парижской, и потому она попросила Храповицкого прочесть из нее то, чего не было в газетах, враждебных санкюлотам. А сама брать в руки листок сей не стала, ибо из принципа никогда не читала враки этих бесштанных журналистов.

Храповицкий стал читать, как 19 флореаля Буонапарте вышел к речке Адда, мост через которую защищали десять тысяч солдат австрийского государя Франца.

— Постой, Александр Васильевич, — перебила его Екатерина, — что это значит: «19 флореаля»? Все у голодранцев не как у людей, ни за что не разберусь в их дурацком календаре.

— Флореаль, государыня, захватывает часть апреля и часть мая, а число 19-е соответствует по нашему счислению 30 апреля.

Екатерина тихо вздохнула, досадливо поджала губы и, кивнув головой — читай-де дальше, умник, — стала слушать, как молодой генерал кинулся в тушу боя во главе батальона гренадер, прямо под град пуль и картечи, сметающий с моста вся и всех.

Санкюлоты взяли мост, захватили пятнадцать австрийских пушек и перебили две тысячи солдат и офицеров.

«Ну пусть привирают, делают из мухи слона, — подумала Екатерина, — но все же шесть побед за шесть дней… и сразу же после этого боя взял он Милан, — ведь это столица Ломбардии, второй по величине город Италии. Простой удачей такого не объяснишь».

Екатерина стала интересоваться новоявленным Цезарем: кто он? откуда? Сначала почти никто не знал этого точно, но вскоре узнали.

Не только государыня, но и те русские генералы, что либо были стратегами, либо почитали себя таковыми, тоже ежедень интересовались: где Буонапарте, с кем ратоборствует, чем побеждает?

Не менее прочих интересовался корсиканским чудодеем и Суворов.

Взяв Варшаву и получив долгожданный чин фельдмаршала, он недолго оставался наместником в завоеванных землях, уступив свой пост вездесущему Репнину, а сам отправился в Тульчин, где находился штаб его армии.

Отсюда 25 октября 1796 года писал Суворов своему племяннику Алексею Горчакову: «О, как шагает этот юный Бонапарт! Он герой, он чудо-богатырь, он колдун! Он побеждает и природу и людей; он обошел Альпы, как будто их и не было вовсе; он спрятал в карман грозные их вершины, а войско свое затаил в правом рукаве своего мундира. Казалось, что неприятель тогда только замечал его солдат, когда он их устремлял, словно Юпитер свою молнию, сея повсюду страх и поражая рассеянные толпы австрийцев и пьемонтцев. О, как он шагает! Лишь только вступил на путь военачальства, как уж он разрубил гордиев узел тактики. Не заботясь о числе, он везде нападает на неприятеля и разбивает его начисто. Ему ведома неодолимая сила натиска — более не надобно. Супротивники его будут упорствовать в вялой своей тактике, подчиненной перьям кабинетным; а у него военный совет в голове. В действиях он свободен, как воздух, которым дышит; он движет полки свои, бьется и побеждает по воле своей!

Вот мое заключение: пока генерал Бонапарт будет сохранять присутствие духа, он будет победителем; великие военные таланты достались ему в удел. Но ежели, на несчастье свое, бросится он в вихрь политический, ежели изменит он единству мысли — он погибнет».

Никто не оставил более верной оценки молодого Наполеона Бонапарта, одновременно предсказав столь точно его отдаленное будущее.

Зная, что генерал Республики Наполеон Буонапарте является главным, наиболее талантливым ее защитником, а потому и наиболее опасным противником ее врагов, Суворов все же не мог не отдать ему должного как военному. А с учетом его молодости Суворов мог с уверенностью предполагать, что впереди его ждет такая же великая бранная слава, какую оставили по себе Цезарь и Александр Македонский.

И вот это-то и заставляло Суворова не придавать особого значения тому, какими войсками командовал этот генерал и за что его войска сражались.

Однако Бонапарт Бонапартом и война войной, но Россия в конце 1796 года, слава Богу, почти ни с кем не воевала, и мысли государыни были заняты делами совсем иными…

Всякая война — будь она хоть Столетняя — всегда кончается миром. Миром закончилась и последняя война со шведами. А вслед за тем надо было подумать уже не о контрибуциях и новых территориях, а о том, как воскресить былые хорошие отношения — и добрососедские и родственные, — ведь королевский дом Ваза был многими кровными узами связан и с Гольштейн-Готторпским, и с Ангальт-Цербстским, и с Шлезвиг-Гольштейнским, и с Ольденбургским домами, да и почти со всей прочей Европой. И Екатерина решила, что лучше было бы еще более эти узы укрепить, заключив напрямую еще один брачный союз: выдать замуж за семнадцатилетнего шведского короля Густава Четвертого старшую свою внучку, тринадцатилетнюю великую княжну Александру Павловну.