Александр Быков - Чепель. Славное сердце

— И не важно, что такой старый… И что говорил?

— Говорил, по-тихому тебе скажу, готовиться к войне, лечить многих придётся.

— А откуда он знает про войну? Тоже всё волховством?

— Молод ты ещё сынок… и волхвом быть необязятельно, так понятно. Старого князя и старшего наследника не стало. Князь Любомир один остался молодой. А молодой — значит, неопытный. А каждый чёрный ворон понимает, где лакомый кусок для него. Каждый волк ищет себе добычу. И когти точат, и зубы острят, и время поджидают…

Во двор составили столы и лавки. Сели в круг. У взрослых завязалась беседа о том и о сём. Слова перелетали от одного к другому как прядильная нить на ткацком станке, сопрядая живое полотно общего разговора. От одного потянулась ниточка красная, другой завивает вокруг неё ниточку белую, третий добавляет голубую, кто-то приплетёт шутку пёстренькую, кто-то вставит слово золотое. И всё богаче, всё знатнѐе, всё переливчатее становиться беседа. Всё красочнее словесное полотно. Даже разойдутся потом люди, а сотканное полотно это останется с ними надолго. В памяти все будут сие полотно хранить и тем богатеть, вместо сундуков с тряпками. Хотя, шут с ними, с тряпками, они тоже нужны. Но после понадобиться человеку мудрое слово, зрелое помышление, либо острое слово, как бритва, либо крепкое слово, как булат, тогда заглянет он в несметную кладовую, в сокровищницу своей памяти и извлечёт оттуда ценность, которую ничем не заменить. Найдёт мудрое слово дедово, от которого веет седыми столетьями. Найдёт завет отцов, что силы сбережёт и честь. Найдёт материнское нежное и заботливое, детское трогательное и смешное, братское бодрое, дружеское вдохновляющее, слово любимой женщины, зовущее на подвиги, многое другое вспомнит и станет всем вооружён, ко всему готов, для всего доброго пригоден.

Дети бегали под столами и вокруг родителей, звенели колокольцами, трещётки отбирали друг у друга, смеялись, пищали, наводили шум и гам. А все и рады. Женщины стали выносить на воздух свежую приготовленную страву* простую и сытную.

Вскоре пришли и гости. Брыва с женой и целым выводком детей. Богатырь, ни дать ни взять, он и по числу детей богатырь. Горобей пришёл не один — со старенькой матерью, а жены у него нет (печальная история, не ныне рассказывать). Кудеяр пришёл нарядно одетый, тоже без жены — холостой, завидный он жених. Прытко позже всех: «На немножко забежал — нянькался с семьёй». Круг за столом расширялся, народу всё больше, всё интереснее.

— Батя, вот ты говоришь Христос! — Бранибор навалился на добротный стол локтями.

— Говорю.

— А как Христос до наших старых богов относиться? Нам князь про Христа не говорит. Да нам вроде и так всё понятно: что этот Христос — слабый, распять себя дал. Воину нужна сила, уверенность, сноровка.

— Наши волхвы, сынок, Его встречать ходили, Его Мать поздравляли, дары носили. Потому, что было предсказано издревле у наших же волхвов, что придёт Спаситель, и начнётся эра Милосердия.

— Не особенно видать, что-то вокруг милосердия.

— А это милосердие надо искать в себе. Не кто-то придёт за нас милосердствовать, а самим в себе надо милость взрастить. Христос пример нам подал.

— А Перун как же?

— А кто говорит, что Перун плохой? Он — воинский Бог.

— Ну, вот в Киеве же его идола утопили.

— Ну, то киевляне! Что ты не знаешь киевлян? — буйный же народ! По человеческому рассуждению — можно и старину сохранить и новое, лучшее взять.

— То есть в воинском деле — Перун, а в мирной жизни — Христос?.. Может даже к лекарскому делу твоему больше подходит, «возлюби ближнего», нам-то всех никак не возлюбить…

— А почему нет? У нас много богов: Род, Лада, Жива, Велес, Перун, Святовид — всех не перечислить. Даже Знич — мал бог, да нужен. Как без крады погребальной? — никак. И все боги — одного корня побеги. Бог Родитель неисповедим и неизречим, во многих ликах проявляется. И Христос — один из них — лик святой Любви к ближнему человеку.

Да ведь многими ведунами так и говориться — Он Сын Божий, но ведь не единственный.

— Я вот думаю, как бы нашему Любомиру худо не пришлось, за то, что он следом за Киевом, Полоцком да Новгородом, за многими другими не спешит Христа принимать.

— Княжеские дела, сынок, не разберёшь нашим умом. Но, вроде же, свои — не должны худа сделать.

— Не должны…

Застолье во дворе у Родомысла продолжалось своим чередом. А тут и песняры пришли. Вершко поднялся на встречу. Усадили за столы, напоили вкусным сбитнем. А песняры, не рассиживаясь, достали инструменты, стали в ряд. Янко и говорит:

— Почтенные старшие и все добрые люди! Мы пришли к вам нарочно подарить песню. Вершислав сделал нам доброе дело, выручил из беды, и мы решили в долгу не остаться.

Торхельд бойко загудел на волынке. Дивак встрепенул бубенчики и колокольчики. Смиргун вступил на гуслях радостно и бодро. Переливами зазвучала невиданная скрыпка Николы. И хор стройных голосов жизнерадостно заиграл всеми красками на местном наречии:

Бранибор отвёл голову немного в правый бок, отклонился прямой спиной назад, упёрся прямыми руками в колени, и всем видом выражал: «Это что такое?!». Женщины тихонько хихикали, кроме Доброгневы. Та косилась на мужа Бранибора — как бы не обидели любимого супруга, детинушку хоть и богатырскую, а всё равно — ранимую! Дед ухмылялся в бороду. Дети и Святояр раззявили рты, причём Святояр, похоже, больше всех. Вершко с друзьями переглядывались, довольно хитро посмеиваясь.

Бранибор поглядел на отца. Остальные, уже который припев дружно и весело пели вместе с песнярами. Святояр скакал задорно, просто от молодости. Вершко тоже старался — какой случай подцепить немножко такого серьёзного старшего брата.