Станислав Десятсков - Генерал-фельдмаршал Голицын

Спокойно, на глазах двух армий — своей и подходившей шведской — гренадеры Голицына переправились через реку и перенесли на руках все пушки. Рейтары Крейца так и не решились их преследовать. Генерала Рооса и полковника Понятовского драбанты короля отыскали средь грядок капусты, где скрывались оба отважных воителя вместе со своим штабом.

А за Белой Натопой выстроенная в строй русская армия виватами приветствовала усталых, грязных гренадер Голицына, чьи лица и руки были черными от пороха.

Потери в отряде Голицына составили 1566 человек, каждый третий гренадер был убит или ранен, но шведы потеряли вдвое больше, а русским в трофеи досталось шесть знамен и шесть пушек. Петр I был в восторге от этой первой виктории в кампании 1708 года, поспешил отписать адмиралу Апраксину, оборонявшему в тот час Санкт-Петербург: «Надежно вашей милости пишу, что я, как начал служить, такого огня и порядочного действия от наших солдат не слыхал и не видывал (дай боже и вперед так) и такого еще во всей войне король шведский ни от кого сам не видел».

Карл XII и впрямь ходил после Доброго по своему лагерю туча тучей. Гораздо больше, чем поражение Рооса, что он почитал частной неудачей, случившейся из-за того, что этот старый дуралей Роос не выполнил вовремя его королевский указ, короля угнетало пламя, бушевавшее на горизонте — русские беспощадно сжигали свои деревни и посевы, путь к Смоленску шел через обугленную пустыню, где нельзя было найти ни провианта для солдат, ни фуража для лошадей.

«Голод в армии растет с каждым днем, — писал вступивший в Саксонии на шведскую службу один французский шевалье. — О хлебе больше не имеют понятия, войска кормятся только кашей, вина нет ни в погребах, ни за столом короля; король, офицер и солдат — все в равной степени пьют сырую воду».

Князь Михайло за Доброе был награжден орденом Святого Андрея Первозванного, а всем участвовавшим в баталии батальонам по приказу царя был дан дневной роздых. Новгородцев отвели в небольшое лесное сельцо со славным названием Угощи. Угостились здесь новгородские гренадеры на славу. Вернувшиеся в свое село из леса мужики и бабы, спроведав, что швед отогнан и в Угощи уже явно не явится, привели из лесов укрытую там скотину, вскрыли потаенные ямы с зерном и мукою, и скоро во всех дворах весело затрещали костры, на которых жарились на вертеле бараны и поросята, утки и куры.

Из заветных углов появились бутыли первача и бочонки с пивом. Принарядившиеся девки начали водить веселые хороводы с песнями.

— Не рано ли празднуют викторию твои гренадеры? — с видимой суровостью спросил князь Михайло командира новгородцев Бартенева.

Но почтенный майор только рукой махнул:

— Солдату после виктории непременно роздых нужно заиметь, княже. А не то как вспомнят, что потеряли каждого третьего товарища в том бою, так и затоскуют. А сейчас гляди, Васька Увалень, что свои мокроступы в болоте потерял, экие фортели в трофейных офицерских ботфортах отплясывает!

— Да, он, Васька, не токмо сапоги с неприятеля снял, но и из их штабной поварни целый бочонок с целительной романеей на спине уволок. Не желаете попробовать, господин генерал? — смело обратился к Голицыну сержант Фрол Медведев, голову которого венчал сейчас трофейный шлем графа Линара со страусиными перьями.

— А что, Петр Иванович, выпьем с солдатушками за нечаянную и славную викторию! — обратился князь Михайло к Бартеневу и соскочил с лошади. Был князь в то утро чрезвычайно рад, и не токмо царской наградой доволен — ведь сам, без всякой подсказки выиграл целую баталию! Услужливый Медведев быстро поставил два табурета у костра для господ офицеров. Балалайка перестала тренькать, и солдаты дружно окружили костер.

— Ну что, камрады, почитаю, под Доброй дали мы добрый знак всей русской армии. Выпьем за первую викторию в сей кампании! — И Голицын весело опрокинул чарку с крепкой романеей, которую генералу Роосу доставили купцы аж из самого Кенигсберга. У князя Михаилы сперва даже горло от такой романеи перехватило, а Ванька Увалень стоит перед ним и знай улыбается как бес, видать, не одну чарку хватил.

— Молодец, Увалень, ловко ты Рооса со всем штабом из избы выкурил! Государь повелел сделать медали в память виктории под Доброй. Получишь и ты ту медаль непременно!

— Да ведь и вы, господин генерал, первейший в России орден из царских рук получили. И мы вами гордимся! — Увальню сегодня и море было по колено.

Голицын улыбнулся: «Да ведь не царь, вы, гренадеры, мне орден достали в том бою!» Но и, садясь о конь, строго наказал Бартеневу:

— Смотри, майор, чтоб дружина твоя не перепилась нынче. Романея адская, матросская, а вам завтра опять в поход!

— Не беспокойтесь, Михайло Михайлович, я сейчас же велю Медведеву в ту романею колодезной воды плеснуть! Оно и полегчает!

На другой день батальон новгородцев нагнал армию, отступавшую за реку Городню, и встал в общий строй.

Шведский «северный лев», как льстиво величали Карла XII европейские газеты, в войне более всего полагался на внезапность. Под Смоленском в сентябре 1708 года такой счастливой внезапности в атаке у шведской армии явно не получалось. Русские медленно отходили и при отступлении сжигали после себя все. Надежда короля и его советников, что русские перестанут жечь, отступив из владений Речи Посполитой в Россию, не оправдалась.

Загорелась первая русская деревня Стариши. Драбанты короля поймали в перелеске возле деревни двух поджигателей, и, к удивлению короля и его штаба, это оказались не царские солдаты, а обычные мужики из Старишей, которые, отослав своих баб и ребятишек в леса, подожгли собственные избы, дабы не достались ворогу. Когда же после ожесточенного боя с русскими драгунами под Раевкой шведы вступили в обугленное пожаром местечко Татарск, то с крутого холма на Смоленской дороге король и его генералы увидели, по словам маркиза де Трувиля, что впереди «вся местность стояла в огне; горизонт окаймлялся горящими селами, а воздух был так полон дымом, что едва ли можно было видеть солнце; опустошение распространилось уже до Смоленска». А за речкой Городней вновь гарцевали русские драгуны, готовые дать новый отпор шведскому авангарду.

— Царь приказал жечь собственную страну, Гилленкрок! — тем же вечером хмуро сообщил король своему генерал-квартирмейстеру.

— Вижу, ваше величество, языки пламени стоят на всем горизонте. А в нашей армии меж тем солдаты уже неделю как питаются сырым зерном, едва перемолотым ручными мельницами! — прохрипел в ответ генерал, подхвативший простуду на сентябрьской погоде.

— Что же делать, Гилленкрок?