Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Однако теснимые противником, поредевшие батальоны продолжали отчаянно сражаться. Именно это упорство позволило изменить ситуацию — брошенная в атаку на левом фланге прусская кавалерия наткнулась на Бутырский и Апшеронский полки, была разбита и обращена в бегство.

Несмотря на тяжелейшее положение, в котором оказались русские дивизии, бригада Румянцева по-прежнему стояла в резерве без движения. Потерявший уверенность Апраксин словно забыл о ее существовании, хотя ввод в бой свежих полков мог изменить ход сражения.

Прислушиваясь к долетавшим из-за леса разрывам и крикам, Долгоруков нервно расхаживал перед своим полком, не понимая, почему до сих пор нет приказа о наступлении. И, пытаясь узнать о причине задержки, даже послал к Румянцеву офицера. Но тот вернулся ни с чем.

— Господин генерал сказал, что нет приказа командующего, — виновато развел руки нарочный.

— Да что ж он медлит, старый черт! — выругался, не сдержавшись, по адресу Апраксина Долгоруков. — Ведь перебьют пруссаки наших, если промедлим с подкреплением!

Его услышали ближние ряды солдат, недовольно зароптали, встревоженно переглядываясь.

Румянцев тоже мысленно материл Апраксина за медлительность, а потом — на свой страх и риск! — решил двинуть бригаду вперед.

— Давно бы так! — одобрил его действия Долгоруков и, оставив с небольшим прикрытием пушки и обоз, пошел впереди полка к лесу.

Лес был густой, болотистый, поросший высокими кустарниками и засыпанный толстым ковром; пожухлых прошлогодних листьев. Продравшись кое-как сквозь зеленеющие заросли, полки вышли на опушку, торопливо построились, а затем, соединившись с остатками Нарвского и 2-го гренадерского полков, сделали дружный ружейный залп по врагу и ринулись в штыковую атаку.

Не обращая внимания на посвистывавшие у головы пули, размахивая зажатой в руке шпагой, Долгоруков шагал вперед, стараясь удержать шеренги полка в надлежащем строю. Но рвавшиеся в бой солдаты оттеснили своего командира, лихо врезавшись в первую линию неприятеля.

Лязг металла, возгласы раненых, вздымавшиеся повсюду штыки и приклады, искаженные ненавистью лица людей, ржанье лошадей, треск ружейных выстрелов, клубы пороховых дымов — все смешалось в яростной рукопашной схватке, бурлящей жуткими страстями и живущей по своим безжалостным законам. Попав в эту кровавую круговерть, оглохший от разрывов и воплей Долгоруков потерял чувство времени и пространства — вместе со своими солдатами кричал, колол шпагой чужие мундиры, топтал, двигаясь вперед, чьи-то тела.

Подход бригады Румянцева оказал решающее воздействие на исход сражения. Первая линия неприятеля не выдержала, попятилась назад и попала под огонь второй линии — из-за густого порохового дыма, висевшего словно туман над землей, эта линия приняла отступающие батальоны за полки Румянцева. Начавшаяся в прусских рядах неразбериха быстро превратилась в панику, и судьба сражения была решена.

Потери разгромленного в этом сражении Левальда были значительны — 2,5 тысячи человек убитыми и 5 тысяч ранеными. Но и Апраксину победа обошлась недешево. 1,5 тысячи убитых и 4,5 тысячи раненых солдат и офицеров — такой оказалась цена нерешительности фельдмаршала.

Топча сапогами зеленую траву, смертельно уставший; внутренне опустошенный, Долгоруков медленно брел по полю, устланному сотнями окровавленных тел.

Он не видел искаженных предсмертными гримасами лиц убитых, но заметил расплющенную пулю, застрявшую в медной пуговице какого-то гренадера.

Он не слышал надрывных стонов истекавших кровью раненых, но услышал доносившееся откуда-то скрипучее стрекотанье кузнечика.

Он аккуратно обходил попадавшиеся на пути небольшие камни и безразлично перешагивал через лежавших вповалку на земле людей.

Он знал, что неприятель разбит, но не было сил радоваться.

Он просто не мог поверить, что уцелел в этой сумасшедшей мясорубке.

А вечером, когда закончились отпевание и похороны погибших офицеров и солдат его полка, приказал денщику подать водки и крепко напился…

Потерпев поражение под Гросс-Егерсдорфом, пруссаки стали отступать к Кенигсбергу, но Апраксин, против ожидания, не стал их преследовать. Испытывая острую нехватку продовольствия, он двадцать восьмого августа повернул полки в Курляндию и Лифляндию, чтобы стать там на зимние квартиры. А в отправленной в Петербург реляции пояснил свое решение:

«Суровость времени и недостаток в здешней земле провианта и фуража, равно как изнуренная совсем кавалерия и изнемогшая пехота, суть важнейшими причинами, кои меня побудили для соблюдения вверенной мне армии, принять резолюцию чрез реку Неман перебраться и к своим границам приблизиться ».

Ожидавшие дальнейшего наступления на противника члены Конференции были крайне возмущены таким поведением Апраксина. А по столице верткими змеями поползли злые слухи об измене фельдмаршала, подкупленного якобы прусским королем Фридрихом II. В конце концов на состоявшемся седьмого октября заседании Конференции канцлер Бестужев-Рюмин, поддержанный братьями Шуваловыми, высказался за немедленную смену главнокомандующего и предание его суду.

В середине октября Апраксин получил приказ покинуть армию. А в январе 1758 года в Нарву, где он остановился, приехал начальник Тайной канцелярий генерал-аншеф граф Александр Шувалов, одно имя которого наводило страх на всю Россию. Он арестовал фельдмаршала по обвинению в государственной измене, отправил в тюрьму, из которой Степан Федорович уже не вышел.

Причем его внезапная смерть осталась окутанной таинственным покровом загадочности. По одной версии, Апраксин, не выдержав жестоких пыток, умер от разрыва сердца на допросе. По другой — избавиться от мук и позора ему помогла дочь — княгиня Елена Степановна Куракина, сумевшая передать отцу в тюрьму яд.

По предложению Конференции, новым главнокомандующим Елизавета Петровна назначила генерал-аншефа Вилима Фермера.

Включенная в состав 1-й дивизии бригада Долгорукова, состоявшая из Новогородского, Вятского и Псковского полков, зимовала на побережье Виндавы во Фрауенбурге. К смене командующих Василий Михайлович отнесся бесстрастно, поскольку ни первого, ни второго не считал достойными такой чести полководцами. Решение государыни он не осуждал, тем более что пятого января 1758 года она в очередной раз оказала ему свое благоволение, отметив боевые заслуги в минувшей кампании пожалованием звания генерал-поручика.

Начав новую кампанию в январе, войска Фермера взяли крепость Кенигсберг и заняли всю Восточную Пруссию. Однако для надежного удержания завоеванной территории следовало покорить еще одну сильную крепость — Кюстрин, осаду которой русские войска начали в первые дни августа.