Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Из Военной Энциклопедии.

Москва, Воениздат, 1995 г.

Долгоруков Василий Михайлович [1(12). 7.1722 — 30.01 (10.02).1782, Москва] — русский военачальник, генерал-аншеф, князь.

На военной службе с 1735 г. Участвовал в русско-турецкой войне 1735–1739 гг. За отличие при штурме крепости Перекоп в 1736 г. произведен в офицеры. Проявил храбрость при штурме крепостей Очаков (1737 г.) и Хотин (1739 г.); в русско-шведской войне 1741–1743 гг. отличился в бою при Вилаиоки (1741 г.). С 1747 г. — командир Тобольского пехотного полка, участвовал в походе русской армии на Рейн (1748 г.), в ходе которого зарекомендовал себя отважным офицером. Участник Семилетней войны 1756–1763 гг., отличился в боях под Кострином (1758 г.) и при Цорндорфе (1758 г.), при взятии Франкфурта-на-Одере (1759 г.) и осаде Кольберга (1761 г.). За боевые заслуги в этой войне награжден орденом Александра Невского.

С началом русско-турецкой войны 1768–1774 гг. возглавлял войска по охране границы с Крымским ханством. По плану кампании 1771 г. Долгоруков в конце мая (начале июня) сосредоточил 38-тысячную армию на реке Маячка. В июне 1771 г. русские войска под его командованием штурмом взяли крепость Перекоп и вошли в Крым. Двинувшись в глубь полуострова, они в сражении при Кафе (1771 г.) наголову разбили татаро-турецкую армию. После этого важные стратегические пункты противника на Крымском полуострове (Арабат, Еникале, Керчь, Балаклава и др.) были заняты русскими войсками. Попытки крымского хана Селим-Гирея и его турецких советников изменить ход событий окончились неудачей. Крымский хан с остатками турецкого войска бежал в Турцию, а на его место был возведен сторонник мира с Россией Саиб-Гирей, с которым Долгоруков от имени русского правительства заключил договор, объявлявший независимость Крыма от Турции. За боевые успехи Долгоруков был удостоен ордена Георгия 1-й степени и получил почетную приставку к фамилии «Крымский».

После войны вышел в отставку. В 1780 г. вновь приглашен Екатериной II на службу и назначен главнокомандующим в Москве. Современники единодушно признавали Долгорукова храбрым генералом. Его имя неразрывно связано с крупными военно-политическими успехами России.

Сенатор Михаил Владимирович Долгоруков, взволнованно потирая морщинистые, поросшие редкими рыжеватыми волосами руки, расхаживал по комнате с видом чрезвычайно озабоченным и выжидательным. Натертый прислугой до зеркального блеска паркет сухо поскрипывал под тяжестью дородного сенаторского тела. И хотя в комнате было по-летнему душно, а спертый жаркий воздух напитался въедливым запахом пота, Михаил Владимирович категорически запретил открывать окна.

— Потом, потом, — раздраженной скороговоркой бросил он лакею, взявшемуся было за створки окна. — Когда это закончится.

Утирая белым батистовым платочком вспотевший высокий лоб, князь тревожно вздрагивал каждый раз, когда из соседней комнаты доносился натужный, неестественно звенящий женский крик. Заслышав его, Михаил Владимирович осторожно подходил к двери, прислушивался, вытянув жилистую шею, а затем, бессильно вздыхая, снова начинал топтать паркет, крестясь и приговаривая:

— Господи, отведи от дома беду… Спаси и сохрани, Господи…

А там, за высокими резными дверьми в соседней комнате, кричала из последних сил его супруга княгиня Евдокия Юрьевна, которой подоспело время рожать.

Для немолодой уже женщины эти затянувшиеся роды явились нелегким и опасным испытанием. К достаточно солидному возрасту — а княгине шел уже сорок восьмой год — прибавилась еще телесная слабость, связанная с полной лишений жизнью в долгой ссылке, которую она стойко перенесла вместе с супругом.

В опалу вспыльчивому и скорому на расправу Петру I князь Долгоруков попал в марте 1717 года. Тогда государь заподозрил своего сенатора в причастности к тайному побегу за границу царевича Алексея Петровича и в гневе приказал выслать его из столицы в деревню.

Узнав о таком решении, княгиня Евдокия Юрьевна не захотела оставить мужа в лихую годину и провела с ним в ссылке почти четыре года. Там, в деревне, она и зачала и, узнав об этом, с ужасом думала о предстоящих родах.

Михаил Владимирович как мог успокаивал жену, но в душе волновался не меньше ее. Он тоже был в летах — в ноябре 1720 года отметил свое 53-летие — и понимал, что это будет скорее всего его последний ребенок. Но еще больше его беспокоило пошатнувшееся здоровье княгини, которая могла не вынести тяжелых родов.

И тут — как манна небесная! — подоспел новый указ царя Петра. Сменив гнев на милость, государь дозволил Долгоруковым вернуться в первопрестольную. Задерживаться с отъездом Михаил Владимирович, естественно, не стал, и в январе 1721 года супруги покатили в утепленных возках в засыпанную серебряными снегами Москву…

Схватки у Евдокии Юрьевны начались ближе к вечеру и длились уже несколько часов. Вызванные к княгине лучшие московские доктора изо всех сил старались облегчить ее страдания, но усердие их результата, к сожалению, не давало — роды затягивались. Доносившиеся из-за дверей истошные крики роженицы становились все более отчаянными и безысходными, чем еще больше усугубляли душевное смятение князя. И когда уже вконец измотанный переживаниями он вознамерился самолично заглянуть в комнату и даже обхватил потной ладонью дверную ручку, до его ушей долетело пронзительно-звонкое «у-а» родившегося младенца.

У Михаила Владимировича бешено заколотилось сердце, от разлившегося по всему телу волнения затряслись руки… «Господи, неужто разрешилась?..»

Он замер у двери, так и не решившись ее открыть.

А спустя несколько мгновений за дверьми послышались чьи-то шаркающие шаги, створка заскрипела, медленно — Боже, как медленно! — приоткрылась и из комнаты выскользнула служанка, помогавшая докторам принимать роды.

Растянув рот в широкой, до ушей, улыбке, она выдохнула князю с восторженным облегчением:

— Сынок у вас, батюшка… Мальчик.

— А что княгиня? — враз осипшим голосом механически спросил Михаил Владимирович.

— Жива матушка. Жива-здорова… Только крови много потеряла, слаба еще.

— Ну и слава Богу, — расслабленно, словно сбросив с плеч тяжелую ношу, прошептал Михаил Владимирович. — Живы… Оба живы… Вот и хорошо… Вот и славно…

По чуть посеребренной пробивающейся щетине, ввалившейся щеке князя медленно поползла благодарная слеза…