Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

Чернышев ответил князю уклончиво:

— Решать сей вопрос второпях не будем… По повелению государыни Евдоким Алексеевич принял негоциацию на себя. И мешать ему в том, видимо, не следует…

(Долгоруков, однако, не успокоился. Через несколько дней — перед отъездом в Полтаву — написал Екатерине, что поручение негоциации Щербинину ввергло его в несносную печаль. И попросил передать ведение крымских дел в его руки.

«Мне славу покорителя татар делить с губернатором резона нет», — рассудил про себя Василий Михайлович.)

Для генерал-майора Евдокима Алексеевича Щербинина назначение главой комиссии по переговорам с татарами явилось приятной неожиданностью.

В то время, когда другие генералы стяжали лавры на полях сражений, получали ордена, чины, поместья, сорокадвухлетний Щербинин занимался рутинной, малозаметной работой, присущей всем губернаторам: выбивал налоги и недоимки, строил казенные дома и дороги, следил за торговлей и рекрутскими наборами, заботился об обеспечении армии провиантом и припасами, подписывал кипы рапортов, ведомостей и прочих, часто не стоящих внимания, бумаг.

У себя на Слобожанщине, которой он правил шестой год, Евдоким Алексеевич был, конечно, царь и бог — деспотичный, громоголосый, он наводил страх на всех чиновников и обывателей. Но губерния — это не Россия! А Харьков — не Петербург!.. Хотелось большего: жить в столице, вращаться в высшем свете, бывать при дворе, — хотелось признании, славы, почета. А их не удостоишься, сидя в губернской канцелярии почти на окраине империи. Потому-то без робости принял он волю Екатерины. И подумал с благодарным волнением: «Значит, ценит меня государыня, коль такую службу вручила…»

Из писем, полученных от Петра Панина, из присланных высочайших рескриптов и указов Иностранной коллегии он уяснил положение дел, сложившееся на начало зимы, и стал действовать энергично, без раскачки.

Прежде всего надо было спасать отторгнувшиеся ногайские орды от грозившего им голода. (В рескрипте Екатерины подчеркивалось, что он, как генерал-губернатор, должен внушить местным жителям «обходиться с ними дружески, производить потребную им теперь торговлю и привозить к ним все к пропитанию и к житью нужное». )

Сделав необходимые указания по губернии, Евдоким Алексеевич и сам проявил усердие: в считанные недели раздобыл и отправил в приграничные крепости, откуда шла торговля с ордами, десять тысяч четвертей хлеба и тысячу четвертей просяных круп.

И ободряя ордынцев, крепя их веру в покровительство России, написал Джан-Мамбет-бею:

«Все попечения и старания с непорочнейшей верностью и усердием обращать буду к тому, каким лучшим и надежнейшим образом поспешествовать непоколебимому на все будущие времена утверждению всех тех оснований и предложений, в какие вы изволите вступить…»

К этому времени султан Мустафа, потрясенный сокрушительными летними поражениями своего пешего войска и падением Бендер, потерявший почти весь флот при Чесме, опозоренный предательским отторжением ногайских орд, перестал доверять Каплан-Гирею. Опасаясь, что хан вместе с крымцами может последовать ногайскому примеру, Мустафа сместил его. Знаки ханского достоинства снова получил Селим-Гирей [16] Селим-Гирей был крымским ханом в 1764–1767 гг. .

Узнав о перемене ханов, Щербинин спешно отправил в Бахчисарай своего переводчика Христофора Кутлубицкого, прежде часто наезжавшего в Крым и знавшего многих татарских мурз. Через них, по мнению генерала, он мог разведать намерения нового хана.

В Бахчисарае Кутлубицкий отыскал обитавшего там едисанского Темир-мурзу, приласкал подарком и долго выпытывал о настроениях крымцев, ханских чиновников, самого Селим-Гирея.

Темир-мурза, раздувая впалые щеки, поглаживая шелковистый лисий мех, успокоил переводчика:

— О чем вредном против России могут помышлять татары, если после ухода орд они ослабели вконец?.. В разномыслии нынче все, в смятении… Я затем здесь и живу, чтобы склонить их к принятию условий, на коих прочие орды в дружбу и союз с Россией вступили…

Вернувшись в Харьков, Кутлубицкий доложил о разговоре с мурзой Щербинину. У того гневно запрыгали мешки под глазами, густые брови сломались углом:

— Плевал я на твоего мурзу! И на его сказки плевал! Мне ханский умысел надобно знать… Пошел вон, дурак!..

В Крым поехал другой посланец — переводчик Константин Мавроев. Он вез приватное письмо для калги-султана Мегмет-Гирея, брата хана Селима.

— Братья чаще мысли одинаковые имеют, — благоразумно рассудил Евдоким Алексеевич. — Стало быть, что калга скажет — то и хан думает…

Мавроев въехал в Бахчисарай двадцать седьмого января.

Вместе с ним были Мелиса-мурза и Али-ага, выделенные для сопровождения предводителем Едисанской и Буджакской орд Джан-Мамбет-беем при посещении переводчиком едисанских кочевий.

Мегмет-Гирей, которому утром доложили о прибытии русского гостя, не зная ни его чина, ни полномочий, принял переводчика за важную персону и устроил весьма торжественную встречу: Мавроева посадили на богато убранного коня и с почетным эскортом в сорок гвардейцев повезли по главной улице, запруженной любопытствующими бахчисарайцами.

И лишь когда на аудиенции переводчик назвал себя и цель приезда, калга понял свою оплошность. Приняв письмо и коротко расспросив о новом главнокомандующем Долгорук-паше, он приказал отвезти гостя назад.

Отобедав, отдохнув часок, Мавроев под вечер собрался погулять по городу, потолкаться у кофеен и лавок, послушать, о чем говорят татары. Но едва вышел из дома — был остановлен тремя стражниками.

— Вернись назад! — грубо крикнул один их них. — И не смей покидать дом!

Мавроев оторопело посмотрел на татарина:

— Я гость калги-султана!

— Ты не гость. Ты пленник калги… Вернись!

Поскучнев лицом, шумно засопев сизым носом, не ожидавший такого поворота дела Мавроев понуро шагнул к двери…

Пока русский посланец, томясь от неизвестности, коротал дни под арестом, Мегмет-Гирей отправил к Джан-Мамбет-бею и Хаджи-мурзе четырех мурз, приказав им уговорить орды предпринять нападение на российские войска, стоявшие на винтер-квартирах на Украине. За это калга обещал ногайцам много денег от Порты и султанское помилование за предательское отторжение.

Мурзы вернулись в Бахчисарай мрачные: едисанцы и буджаки не только не дали согласия участвовать в набеге, но и посоветовали калге не дожидаться вторжения армии в Крым, бросить Порту и направить в Россию знатных послов для постановления договора о дружбе.

Взбешенный таким ответом, Мегмет-Гирей исступленно кричал в диване, что людей, которых посылает Россия для возмущения крымского народа, следует брать под стражу и вешать.