Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

В Царичанку Долгоруков прибыл двадцать девятого апреля. Все пространство вокруг крепости, словно при осаде, было заполнено войсками: из Кременчуга пришли Черниговский пехотный, Черный и Желтый гусарские полки [18] Полки назывались так по цвету нижнего белья гусар. , из Новых Санжар, Голтвы, Решетиловки, Переяславля — Владимирский, Воронежский, Белевский и Брянский полки; разбивали лагеря 2-й гренадерский полк и егерский корпус; рядом с ним спешились Ямбургский карабинерный, Борисоглебский драгунский и Сумской гусарский полки; из Старых Санжар ползла по скверным проселкам артиллерия генерал-майора Вульфа, за ней — большой обоз инженерного корпуса.

— Эка сила великая! — дивились, раскрыв рты, молодые солдаты — недавние рекруты, пополнившие зимой батальоны.

Поседевшие ветераны посмеивались в усы:

— Погодите, сопливые, настоящую силу в сраженье увидите…

Выслав вперед авангард князя Прозоровского, третьего мая дивизии покинули крепость.

Май выдался сухим и по-летнему жарким. Долгоруков приказал поднимать пехоту и обозы в три-четыре часа ночи, чтобы по прохладе, пока солнце не накалило землю полуденным зноем, подойти к очередному лагерю, заранее поставленному шедшим впереди — в четырех днях — авангардом.

Каждую ночь в указанное время барабанщики били побудку; солдаты, зябко поеживаясь, затаптывали тлеющие костры, разбирали из пирамид ружья, кавалеристы седлали коней, пасшихся на придорожных полях, фурлейты готовили обозы. Барабанщики били генерал-марш — батальоны и эскадроны выбирались на дорогу и начинали очередной переход.

Вслед за последней ротой каждого полка тянулся полковой обоз — около сотни скрипящих и дребезжащих повозок: канцелярских, забитых сундуками с бумагами, госпитальных — с коробками инструментов, полотняных бинтов, банками лекарств и снадобий, провиантских — благоухающих вкусными запахами, горбатившихся наваленными мешками с крупой, мукой, сухарями, бочками с вином и маслом, шанцевых и палаточных — с восседавшими на них слесарями, кузнецами, плотниками. Особое место занимала денежная палуба, на которой, под неусыпным приглядом караульных, стоял окованный железом денежный ящик.

Офицерский обоз выглядел красочнее: глаза разбегались от всевозможных кибиток, колясок, повозок, карет, переполненных разными вещами и утварью — от складной походной мебели, простой и дешевой, до дорогих столовых сервизов. И везде заспанные, замотанные слуги, толстые повара, озорные денщики, щупавшие, скаля зубы, веселых приблудных или купленных офицерами девок.

За пехотой легкой рысью скакала кавалерия, оживляя округу разноцветьем мундиров и гусарских ментиков, солеными шутками и взрывами басистого хохота, перекатывавшегося волнами во всей колонне.

Артиллерия ползла медленно, часто останавливалась из-за поломок. Артиллерийский обоз был самым большим: на возах громоздились запасные лафеты, картузные ящики, клинья, банники, забойники, пыжевики, пороховые мерки… Упряжки по шесть лошадей волокли тяжелые, 30-пудовые, осадные орудия; упряжки поменьше — пара, четверка лошадей — легкие пушки и единороги. Все это звенело, лязгало, громыхало на тряской, ухабистой дороге, наполняя окрестности однообразным, отупляющим гулом.

Составленное еще в Полтаве расписание движения армии, строго выдерживаемое в первое время, вскоре нарушилось: буйное весеннее половодье и сильные ветры изрядно попортили мост через Самару — на его ремонт и переправу обозов пришлось затратить три полных дня.

Только тринадцатого мая полки отошли от Самары и, сделав пятидневный переход, остановились у небольшой речки Московки. Здесь два дня они поджидали отставшие обозы, а инженерные команды заготавливали фашины, сбивали лестницы.

— У Перекопа лесов и кустарников нет, — наказывал офицерам Долгоруков. — А нам ров переходить, на стены лезть. Так что, господа, постарайтесь!.. Лестницы делать в четыре сажени. А для пущей крепости — оковать железом… И приглядывайте там, чтоб разные болваны под падающие стволы не лезли. Мне шальные покойники без надобности!..

(Долгоруков имел в виду глупую смерть инженерного поручика графа Пушкина и артиллерийского поручика Нечаева, отправившихся после обильного возлияния купаться при луне и утопших по причине сильного опьянения на мелководье.)

В последние дни настроение командующего было скверное: его злила нерасторопность генерала Берга, приславшего рапорт, из которого стало ясно, что дивизия пошла левее намеченного маршрута, затянув тем самым соединение с главными силами армии. Долгоруков обозвал Берга сукиным сыном и приказал приготовить легкую карету и охрану.

— К нему поеду!.. Вразумить надобно немца!..

Густав фон Берг, стоявший лагерем у Молочных Вод, не ожидал приезда командующего, но не растерялся — первым делом пригласил его к столу, а своим поварам прошипел свирепо:

— Шкуру спущу, ежели не угодите…

Повара «шкурами» дорожили — засуетились у котлов, загремели кастрюлями. Не прошло и часа, как взыскательный взор генерала обозрел превосходно сервированный, сверкающий хрусталем и серебром приборов стол, густо заставленный разнообразными блюдами и закусками, французскими винами, хорошим десертом.

Насупленное лицо Долгорукова разгладилось. Испробовав все кушанья, Василий Михайлович размяк и подобрел. Расстегнув на круглом животе мундир, потягивая из высокого бокала вино, он коротко и беззлобно пожурил Берга за опоздание, а затем приказал отделить от дивизии деташемент на Арабатскую косу и спросил, имеет ли Берг переписку с командующим Азовской флотилией Синявиным.

— О движении дивизии адмирал знает, — отозвался Берг.

— Составьте расписание деташемента и отправьте с нарочным! Крайне важно, чтобы адмирал поспел к Енишу в указанный срок…

Ночью Долгоруков вернулся к главным силам армии.

В лагере его ждал курьер с пакетом от Синявина. Тот уведомлял командующего, что восемнадцатого мая флотилия из десяти судов покинула таганрогскую гавань и держит курс на Ениш.

Получив письмо от Щербинина о мартовской поездке Веселицкого в ногайские орды и желании тамошних начальников иметь ханом Шагин-Гирей-султана, Екатерина вызвала к себе Панина… «Его послушать никогда не вредно», — рассудила она.

Никита Иванович пришел в назначенный час, уселся в кресло, понюхал табаку и, сложив на животе пухлые руки, замер в ожидании слов государыни.

Екатерина говорила сдержанно, раздумчиво:

— Как вам достоверно известно, производство дел с татарами хотя и началось при военных операциях, однако уже обратилось в дело политическое. До сей поры мы проявляли в нем похвальную мудрость и дальновидность. И теперь, когда князь Василий Михайлович марширует к Крыму, гене не хотелось бы ошибиться в последующих действиях… Евдоким Алексеевич отписал мне о ногайских настроениях… (Панин чуть заметно кивнул, давая понять, что ему известно содержание письма.) Не скрою, я вижу соблазнительным предложение об избрании для отступивших от Порты орд отдельного хана, что позволит положить начало истинной независимости татарских народов.