Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

В первую неделю января Веселицкий четырежды встречался с Абдувелли-агой, раз за разом требуя приложить все усилия для склонения хана на уступку крепостей.

Ага обнадежил, что Сагиб-Гирей ищет достойные способы, чтобы сломить упорство духовных. И пояснил:

— Хан пытается показать им, что просимые города и так находятся в руках русских, которые по военному праву могут оставить их за собой.

Веселицкий, уловив в его словах некоторую двусмысленность, поспешил поправить:

— Это действительно так: но военному праву все взятые крепости остаются во власти победителя. Но его светлости надобно хорошо разъяснить — и я многократно сие подчеркивал! — что ее величество не намерена пользоваться этим правом по отношению к друзьям России. Напротив, она надеется на добровольную уступку, скрепленную формальным актом. И не для корысти своей, а только для защиты татарской вольности! А ежели хан думает, что Крыму ничто не угрожает — вот вам свидетельство о намерении Порты похитить помянутую вольность.

И Веселицкий передал Абдувелли копию письма Синявина, переведенную на турецкий язык Дементьевым.

Спустя два дня ага вернулся с ответом.

— Хан, — сказал он уныло, — не может сломить сопротивление мулл, считающих, что акт противен магометанской вере. И просит королеву милостиво уволить от такой уступки. Муллы говорят, что если в крепостях стоят чужие войска — это уже не вольность.

— Именно в этом и есть вольность! — взорвался Веселицкий, которому порядком надоели однообразные ответы, приносимые ахтаджи-беем. — Как же можно этого не понимать?!. Ты же передал хану письмо господина Синявина! Разве из него не видно, какие угрозы грядут для Крыма, если не будет нашего защищения?!

— Что касаемо капудан-паши Синявина, — сказал Абдувелли, — то мне велено объявить следующее. Хан подобным вестям крайне удивлен и считает их неосновательными, ибо таманский правитель Ахмет-бей еще прошлым летом подтвердил, что все обитатели Тамана повинуются хану и, следовательно, к России дружны… Вернувшийся недавно с кубанской стороны ханский нарочный Хасбулат-ага говорил, что на Тамане турок нет. А появившиеся там гирейские султаны Акгюз и Бахти по своей злой воле собрали некоторое число бродяг и возмущают народ. Но хан и диван ручаются, что об этом ранее они не ведали… Хан намерен сегодня же отправить Гасан-агу с письмами к Ахмет-бею и другим таманским мурзам, чтобы они этих двух султанов у себя не терпели и поскорее прогнали. А капудан-пашу хан просит задержать тех четырех татар, что подстрекательские письма везли, и через Гасан-агу передать ему для наказания.

— Надеюсь, наказание для смутьянов будет примерным, — холодно изрек Веселицкий.

— В суровости хана к нарушителям покоя вы могли убедиться сами, — ответил ага, имея в виду недавнюю казнь пятерых татар, уличенных в убийстве двух русских солдат и публично повешенных у въезда в Бахчисарай.

— Мне не хотелось бы обижать его светлость, однако прошу напомнить ему, что брат его, калга Шагин, находящийся ныне в Петербурге, не будет отпущен до тех пор, пока ее величество не увидит подписанный и скрепленный печатями акт, — пригрозил в который раз Веселицкий. — Не гневайте ее! Не понуждайте лишать Крымскую область ее всемилостивейшего покровительства!..

Абдувелли-ага приходил к канцелярий советнику еще дважды. В последний свой визит он сказал, что хан отправляет нарочных к старейшинам крымских родов, дабы узнать их окончательное мнение об уступке крепостей. Сам же ага напросился поехать к ширинским мурзам…

Пока Абдувелли находился в отъезде, Веселицкий сосредоточил свои усилия на укреплении приятельских отношений с нурраддин-султаном Батыр-Гиреем и особенно — с Олу-хани. По всему было видно, что она сама желала этого — едва ли не каждый день присылала служанку осведомиться о здоровье Петра Петровича, о бытии калги-султана в Петербурге, о прочих мелочах, расцениваемых обычно как знаки дружеского внимания.

Петр Петрович столь же любезно интересовался здоровьем Олу-хани, передавал каждый раз через служанку небольшой галантерейный подарок. И все чаще просил ее, как «благоразумную принцессу», побудить своего брата Сагиб-Гирея отвергнуть притязания мулл и уступкой крепостей еще больше укрепить дружбу Крыма и России. Служанка исправно доносила сказанные ей слова хозяйке. Олу-ха-ни пообещала уговорить брата, но просила подождать неделю-другую.

— О, я не смею торопить, — замахал руками Веселицкий, выслушав служанку. — Любомудрая Олу-хани, влияние на хана которой столь известно, сама знает, как лучше и полезнее поступить в этом деликатном деле!.. Но долго тянуть нельзя… Смею напомнить ей, что нарочные, посланные к старейшинам крымских родов, вернулись с печальными вестями: старейшины дали ответы, сходные с прежними…

Об этом Петру Петровичу рассказал Абдувелли-ага, заглянувший в его дом сразу после возвращения в Бахчисарай.

— Ширины твердо стоят на своем, — объявил ага, скорбно опустив края тонкогубого рта.

— И нет никаких способов преклонить их к уступке?

— Человек может сдвинуть небольшой камень, но гору — нет!

— А что решили хан и диван?

— Решили отправить к королеве нарочного.

— Зачем?

— Просить об утверждении вольности и независимости Крыма при будущем трактовании мира с Портой.

— А крепости?

— О них не упоминается.

— Значит, все остается по-прежнему.

— Да… А вас просят дать нарочному охрану до Полтавы и деньги на проезд.

— Однако-о, — протянул Веселицкий, пораженный наглостью просьбы. — Впрочем, ответ я дам завтра…

Вечером вместе с Дементьевым он обсудил сложившуюся ситуацию.

— Отправлять курьера с таким письмом нельзя! — убежденно заявил переводчик. — Трактовать без уступок крепостей — значит, прикрыть вольность Крыма бумажкой, а не солдатскими штыками и корабельными пушками. А мы в глазах ее величества будем выглядеть не токмо бездельниками, но и пособниками.

— Это я и сам знаю, — буркнул Веселицкий. — Но как поступить?.. И чтоб хана не обидеть, и чтоб его нарочный не доехал… Отказать-то я не могу: получится, будто мы против трактования крымской вольности. Умно придумали сволочи!

Дементьев хитро прищурил глаз:

— А вы его сиятельству напишите. Пусть придержит нарочного…

Шестого февраля ханский нарочный Мегмет-ага отправился в Полтаву, чтобы оттуда проследовать в Петербург. Сопровождали его два рейтара. В кармане одного из них лежало письмо Веселицкого, адресованное Долгорукову. Если бы Мегмет-ага знал содержание письма, то, вероятно, повернул бы назад — канцелярии советник просил командующего задержать агу в Полтаве (под видом карантина против моровой язвы) до получения подписанного акта.