Леонид Ефанов - Князь Василий Долгоруков (Крымский)

— Так в чем же дело? — оживился Орлов. — Избавьтесь!

Яссини воздел худые руки к небу:

— Законы заставляют нас противиться их отделению.

— Отделение татар от Блистательной Порты и предоставление им свободы постоянно будет служить причиной столкновений между нашими великими империями, — снова заговорил Осман. — Когда татары по своему вечному беспокойству сделают наглость против российских подданных, Россия, разумеется, пошлет против них войско. А татары обратятся с просьбой о помощи к нашему светлейшему султану, который согласно шариата и как верховный калиф, — Осман поднял указательный палец, — не может им отказать в оной.

Орлов враждебно посмотрел на турецких послов. Избалованный вниманием Екатерины, он привык чувствовать себя хозяином в любом деле — перед ним заискивали, льстиво улыбались, сломя голову летели выполнять любое его указание. Здесь же, на переговорах, столкнувшись с упорством Османа, он быстро выходил из себя, не понимая, что на подобных конгрессах, когда речь идет о послевоенном устройстве государств, об участи завоеваний и границ, ни один вопрос не решается с наскока — нужно проявить осторожность, терпение, настойчивость, чтобы мелкими шажками, неторопливо, делая уступки, продвигаться к намеченной цели. Для искушенного политика Обрескова такой путь был привычен, но энергичная, пылкая натура Орлова всем своим существом протестовала против тягуче-нудного хода негоциации. Тем более, что турки неприкрыто ее затягивали.

Сдерживая гнев, Орлов повелительно объявил:

— Без разрешения татарского дела мы не сможем обговаривать прочие артикулы мирного трактата!

Осман уступать не стал — безбоязненно, с затаенной ненавистью, кинул на графа взгляд, сказал предостерегающе:

— Ежели Россия и далее будет настаивать на независимости Крыма, то Блистательная Порта, следуя законам шариата, снова начнет против нее войну.

Орлов закусил удила — вскричал клокочущим от негодования голосом, рискуя этим оскорбительным выпадом в один миг разорвать конгресс:

— Не вам грозить доблестному и непобедимому российскому оружию!

Он порывисто вскочил с места, намереваясь обрушить на турка поток ругательств, но тут же, услышав злое шипенье Обрескова, сел.

— Одумайтесь, граф, — шипел Алексей Михайлович. — Не рубите сплеча… Он, конечно, сволочь, но чтобы повернуть обезумевший табун, надобно некоторое время скакать вместе, в одном направлении. Еще не все потеряно.

Орлов проронил сквозь зубы:

— Угрозы за этим столом. — не виктории, одержанные Румянцевым при Ларге и Кагуле. Да и Чесма тоже кое-что значит.

Осман и сам понял, что сказал лишнее, выдавил на губах кислую улыбку, но остался при своем мнении:

— Светлейший султан, соглашаясь на свободу татар, должен сохранить право апробировать каждого нового хана.

Обресков мигом раскусил уловку эфенди.

— Апробация, конфирмация, признание — каким словом не назови — претит совершенной независимости татар. Султан всегда, когда захочет, может вдруг дать благословение на ханство трем-четырем гирейским султанам, кои по обычаю имеют право престолонаследия. И тем породит в Крыму междоусобные брани и беспокойства на границах.

Пока турецкие послы выслушивали переводчика, Обресков, склонив голову к Орлову, беззвучно шептал:

— Эфенди, все всякого сомнения, человек большого ума. Он же прекрасно знает, что такая апробация равнозначна оставлению татар в прежней зависимости.

Ответить Орлов не успел, поскольку Яссини-заде, мелко тряся жидкой бородой, изрек:

— Наш закон не допускает существования Крымского ханства в качестве независимого в религиозном отношении государства. Вы же своими упреками стремитесь понудить нас к нарушению шариата.

Но Обрескова на мякине провести было трудно.

— Если мне не изменяет память, — укоризненно заметил он, — то преемников пророка Магомета в одно и то же время царствовало три: один калиф сидел в Вавилоне, другой — в Дамаске, третий — в Египте. И закон ваш сие, как видим, допускал!.. Ну подумайте сами, можно ли считать свободным народ, главные правительственные особы которого должны получать свое достоинство и чины по конфирмации другой державы.

Яссини не ответил.

А Осман, опустив углы морщинистого рта, сказал обиженно:

— Мы вытрясли из мешка все, что имели… Ничего другого в нем нет… И если вы не желаете понять, что закон веры для нас превыше мира — продолжение конгресса становится бессмысленным.

Скрипевшие перьями секретари вздрогнули, перестали писать, подняли головы.

Турецкие послы сидели неподвижно, застыв в равнодушных позах. Подкрашенное медным загаром лицо Орлова затвердело маской, но нервно подрагивающие ноздри, жесткий, горящий взор сузившихся глаз говорили о сильном душевном волнении. Обресков внешне остался спокоен — он умел скрывать свои переживания, — но слова эфенди встревожили и его: он не ожидал, что турки так внезапно и откровенно разорвут конгресс.

В зале повисла напряженная, давящая тишина.

Обресков окинул длинным цепким взглядом турецких послов и вдруг понял — Осман блефует. В политической борьбе стороны часто берут друг друга на испуг. Несомненно, хитрец Осман испытывал сейчас стойкость российских послов.

Обресков придал лицу скучающе-сочувственное выражение и покровительственно молвил:

— Коли вы так ставите вопрос, то соблаговолите сообщить количество подвод, потребное посольству для отъезда за Дунай… Мы выделим оные.

После долгой паузы Осман, облизнув сухие губы, пообещал дать ответ позднее.

Прошло несколько дней.

Обресков стал беспокоиться, что его ожидание — «не вытрясут ли турки еще что-нибудь из мешка» — не сбывалось. Послы молчали, и было совершенно непонятно, продолжится ли конгресс дальше.

Потерявший терпение Орлов решил ускорить развязку — объявил Обрескову, что намерен послать туркам, ультиматум: или принятие условий, предложенных Россией, или продолжение войны.

У Обрескова затряслись щеки:

— Не делайте этого, граф! Ведь не примут турки ультиматум, не примут! Погодите несколько дней — они образумятся… Столько трудов положили на созывание конгресса. Не можно в одночасье все поломать!

— Знаешь, старик, — с обидной грубостью огрызнулся Орлов, — я не собираюсь вечно слушать несуразные речи этого турецкого болвана. Не примут ультиматум — пусть продолжится война! Они, вероятно, забыли, что граф Румянцев хорошо изведал пути к викториям. Сами прибегут с миром! — потряс кулаком Орлов. — И на все, на все, что продиктуем, согласятся!..

Утром семнадцатого августа Пиний передал ультиматум турецким послам. Осман без промедления погнал нарочного к великому визирю, и спустя пять дней получил указ Муссун-заде о формальном отзыве с конгресса. Через переводчика Ризо эфенди уведомил российских послов о прекращении негоциации.