Сергей Мосияш - Салтыков. Семи царей слуга

— Пожалуй, государыня.

Комнатка была небольшой, деревянная кровать занимала едва ли не половину ее.

— Поместимся, — сказал императрица.

— Постель, правда, не ахти, — заметила Дашкова.

— Ничего, Катя, мы не будем раздеваться; разве что сапоги скинем.

В домике густо пахло полынью, хозяйка настелила ее где только можно — на полу, на подоконнике и даже под подушкой.

— Даже во рту горчит, — сказала Дашкова.

— Зато блохи кусать не будут.

Они были так возбуждены, переполнены радостными чувствами, что, улегшись на скрипучую кровать, никак не могли уснуть. С вечера еще доносился говор, смех с поляны, где гвардейцы разбили бивак и варили немудреную похлебку.

К полуночи лагерь затих, но молодые женщины все равно не могли уснуть, шептались о дне завтрашнем:

— С утра пойдем прямо до Петергофа?

— Да, да…

— А что, если он вздумает сопротивляться?

— Не думаю. Он трус порядочный. Да и не хочу я крови. Я всех прощу.

— И его?

— Если отречется от престола, то и его.

— Надо его отправить в Голштинию, он из-за нее воевать хотел.

— Если сам захочет, отпущу.

Замолкали, но не надолго:

— А вам нравятся эти Орловы, братья?

— Да.

— Очень?

— Ух ты какая любопытная, Катя.

— По-моему, они в вас влюблены.

— С чего ты взяла?

— Ну я же не слепая.

— Глупенькая ты еще, Катя. Подданные все должны быть влюблены в монарха. Иначе ему не править. Вон моего-то вся гвардия ненавидела, да что гвардия, иереи все не любили его. Видишь, чем это кончилось.

Июньская ночь коротка и светла. Едва задремали, и вставать пора. Императрица первой и открыла глаза, тронула за плечо Дашкову:

— Катенька, пора.

В пять часов императрица опять была на коне. Сидела как влитая, пригодились ей уроки верховой езды. Гвардейцы рядовые невольно любовались ей. Меж собой переговаривались:

— Хороша наша матушка, хороша.

— Не то что тот сморчок голштинский.

— Где ему до нее. Сразу видно, сердечная!

Императрица действительно, проезжая любой полк, обязательно приветствовала его искренней улыбкой, не оставляя без ответа восторженных восклицаний солдат.

Полки выступили из «Красного Кабачка». А когда дошли до Сергиевской пустыни, из Петергофа от императора явился посланец — вице-канцлер Александр Михайлович Голицын.

— С чем прибыли, князь? — спросила его императрица.

— С письмом от государя, ваше величество, — отвечал Голицын, подавая пакет.

Императрица разорвала его, вынула письмо, быстро прочла. Усмехнувшись, спросила Голицына:

— Вы знаете, что здесь написано?

— Да, ваше величество, письмо писалось при мне.

— Ну и как вы думаете, сие возможно? Только честно, пожалуйста.

— Нет, конечно, невозможно.

— В таком случае я оставляю это дурацкое предложение без ответа. Так ему и передайте.

— Но если я вернусь — это уже будет ответ.

— Что вы этим хотите сказать, князь?

— Только то, что я не хочу возвращаться к нему.

— Значит, вы переходите на мою сторону?

— Я перехожу на сторону России, ваше величество, — сказал серьезно Голицын.

Ответ князя понравился Екатерине, она засмеялась:

— Выходит, в нашем полку прибыло.

Когда тронулись дальше, Дашкова, ехавшая рядом, спросила:

— Если не секрет, что он там написал?

— Какой секрет, Катя, — усмехнулась императрица. — Он предложил править вдвоем. Это с ним-то?

— Струсил, значит, струсил Петр Федорович.

Но когда остановились на очередной отдых, явился от императора и второй посланец — гофмаршал Измайлов.

— Ну а с чем пожаловали вы, Михаил Львович?

— Ваше величество, император не желает проливать невинную кровь людей.

— Вполне разумное желание. Я тоже не хочу.

— Он послал меня сказать, что ради спокойствия державы готов отречься от престола.

— Григорий Николаевич, — позвала Екатерина Теплова.

— Я слушаю, ваше величество.

— Составьте, пожалуйста, черновик отречения Петра от престола.

Теплов, достав свои письменные принадлежности, пристроившись у пня, строчил отречение: «В краткое время правительства моего самодержавного Российским государством узнал я тягость и бремя, силам моим несогласное… того ради через сие объявляю, что я от правительства Российским государством на весь век мой отрицаюся… в чем клятву мою чистосердечную пред Богом и всецелым светом приношу нелицемерно. Все сие отрицание написано и подписано моею собственной рукой».

Императрица прочитала сочинение Теплова, одобрила. Передавая Измайлову, сказала:

— Пусть перепишет своей рукой и подпишет.

Вечером Измайлов воротился и привез отреченную грамоту, подписанную Петром.

— Где он сейчас? — спросила Екатерина.

— В Ораниенбауме.

— Значит, Петергоф свободен?

— Да. Но у него есть еще просьба, ваше величество.

— Какая?

— Он просил не отнимать у него Елизавету Воронцову и скрипку.

— Да ради бога, — усмехнулась императрица. — Пусть тешится.

На следующий день рано утром в Петергоф поскакал отряд гусар под командованием поручика Алексея Орлова. Следом выступили гвардейские полки.

Прибыв в Петергоф, Орлов сразу же начал готовить торжественную встречу ее величеству. И когда вслед за полками появилась на белом коне Екатерина со своей спутницей, загрохотал пушечный салют, раскатилось тысячеголосое «ур-р-р-а-а!». Гвардейцы ликовали: наша взяла!

Сойдя с коня, императрица вошла в Монплезир, за ней последовали все ее сторонники во главе с братьями Орловыми.

— Григорий Григорьевич, езжайте с гвардейцами за ним. Пусть он прибудет сюда, а тут мы уже решим, что с ним делать.

— В Петропавловку его надо, — сказала Дашкова. — А еще лучше в Шлиссельбург.

Императрица улыбнулась снисходительно, но смолчала, кивнула Орлову:

— Ступайте за ним, Григорий Григорьевич.

До Ораниенбаума рукой подать, и уже после обеда Орлов привез Петра в сопровождении Гудовича. Алексей Орлов указал им флигель, в котором экс-императору предстояло ждать решения своей судьбы.

— Ну что касается предложения княгини Воронцовой-Дашковой, — сказала императрица, — то я с порога отвергаю его. Каков бы он ни был, но он пока мой муж.

— Но он же собирался упечь вас в монастырь, — не унималась Дашкова.

— Тем более не хочу следовать его методе. Как бы вы поступили, Александр Михайлович? Уж вы-то опытный дипломат, вам и карты в руки.

— Шлиссельбург не выход, — заговорил Голицын. — Это превратит его в мученика-героя, и найдется сумасшедший, который постарается его освободить. Русские любят мучеников. И снова смута.

— Ну так как быть?

— Надо дать ему возможность жить частным лицом недалеко от столицы под охраной преданных вам гвардейцев, ваше величество. Но пред тем обязательно обнародовать его отречение от престола.