Александр Кравчук - Нерон

Однако знаменательным фактом сочли не то, что император вступил в должность консула, а с виду незначительное, связанное с этим моментом событие. Первого января состоялись традиционные торжества: вступавшие в этот день на должность приносили присягу, ручаясь соблюдать все законы предыдущих властителей и правящего ныне императора. Когда Антистий начал произносить последние слова присяги, Нерон тотчас остановил его. Тем самым он дал понять, что считает своего коллегу абсолютно равным себе по должности и власти. Жест, в сущности, ничего не значил, но он был благороден; аристократия приветствовала его как новое свидетельство скромности императора и его доброй воли в сотрудничестве с сенатом.

Хорошие новости с Востока стали причиной того, что сенат осыпал властителя почестями, словно отступление парфян было его заслугой. Устроили благодарственные молебны и дали право императору носить в такие дни одеяние триумфатора, а также совершить торжественный въезд в столицу, приняли решение установить изваяние Нерона в храме Марса Мстителя, притом такого же размера, что и скульптура самого божества. Эта последняя честь была очень многозначительна, поскольку означала, что Нерон — равноправный с богом обитатель этого храма.

В этот период цезарь дал новые свидетельства своего великодушия, вернув сенаторское достоинство Плавтию Латерану. Его устранили из сената семь лет назад по обвинению в том, что он является любовником Мессалины. Обвинение было несправедливым, но отчасти основывалось на том, что Латеран, юноша с видной статью, вероятно, обращал на себя внимание распутной императрицы. Реабилитируя Латерана, Нерон вновь щегольнул прекрасной речью — разумеется, творением Сенеки. В ней, как и в других, произнесенных в то же время речах, неизменно повторялся один и тот же мотив: основой новой власти есть и будет милосердие.

Это была в ту пору любимая мысль Сенеки. Идеального властителя, по его мнению, должна отличать прежде всего мягкость и милосердие. Философ начал писать трактат на эту тему.

К числу самых доверенных своих друзей Сенека причислял Аннея Серена. Они были родственниками, но по-настоящему их сблизил интерес к философии. Ввиду единства взглядов и увлечений значительная возрастная разница ничего не значила.

Еще во время армянского кризиса Сенека доверил другу сложную и деликатную миссию: он должен срочно влюбиться в вольноотпущенницу по имени Акте; это красивая, милая и кроткая девушка, родом из провинции Азии, она принадлежала императору Клавдию, который предоставил ей свободу, поэтому ее полная фамилия ныне Клавдия Акте.

Предложение было удивительное, особенно из уст философа-стоика, беседующего с представителем того же самого, столь аскетического направления. Оно выглядело тем удивительнее, что эта любовь должна быть показной! Ей надлежало служить прикрытием, за которым мог разыгрываться настоящий роман. Несмотря на это, Серен взялся за эту довольно сомнительную роль. Он понимал, что игра ведется на крупную ставку. И хотя стоики учили, что с одинаковой мерой следует подходить как к незначительному, так и крупному проступку, Серен решил, что в этом случае надо мыслить более широкими категориями. Необходимо решиться на меньшее зло, чтобы спасти вещи более значительные.

Тем же, кто в действительности любил Акте, был Нерон. Он не мог открыто проявлять своих чувств. И не только потому, что был женат; ведь ни для кого не составляло тайны, что Нерон не живет с Октавией. Когда однажды ему сделали замечание, что он пренебрегает женой, он резко ответил:

— Пусть удовлетворится одеждой супруги!

Не Октавии опасался Нерон, но матери, полной подозрений, жестокой, стремящейся не выпускать сына из-под своего влияния. Ненависть Агриппины могла послужить для девушки смертным приговором.

Сенека, решившись помочь Нерону, руководствовался серьезными соображениями. Он считал, что достигший зрелости юноша должен иметь девушку. Пускай лучше император влюбится в ничего не значащую Акте, нежели обратит свою страсть на какую-либо замужнюю женщину из аристократического дома, которая наверняка возымела бы немалые претензии. К тому же, что тоже было немаловажным, помогая императору в столь тонком деле, Сенека связывал его с собой, отрывая от матери.

Таким образом, Серен вошел в круг личных друзей Нерона. Серен был значительно старше цезаря, но этому, однако, не придавалось значения, ибо ближайший друг императора Марк Сальвий Отон тоже был его ровесником, ему исполнилось уже двадцать шесть лет. Он импонировал Нерону своим цинизмом и изобретательностью в утехах. Одним из невиннейших развлечений Отона было шляться по ночному Риму с бандой подобных себе, когда они подстерегали одиноких прохожих и подбрасывали их на плаще. Он стал вхож во дворец благодаря одной из императорских вольноотпущенниц. У нее, уже почти старухи, были большие связи. Отон, не долго думая, прикинулся страстно увлеченным ею, лишь бы открыть себе путь ко дворцу.

Серен выполнил свою задачу. Нерон и Акте тайно встречались, при дворе же все были убеждены, что это Серен безумно влюблен в нее и осыпает вольноотпущенницу дорогими подарками.

Наконец, когда наступил уже 55 год, Агриппина узнала обо всем. Отнеслась к этому чисто по-женски. Ее привело в ярость, что сын осмелился одаривать чувствами кого-либо, помимо нее.

Агриппина воскликнула:

— Итак, моя невестка — служанка, моя соперница — вольноотпущенница!

Поначалу ею предпринимались попытки отвадить Нерона от этой любви угрозами. Она не могла проучить ни императора, ни его друзей, поэтому отыгралась на прислуге за их мнимую преданность. Многие рабы были избиты палками, многих устранили из дворца. Это, разумеется, больно задело тщеславие Нерона как цезаря и взрослеющего мужчины. Он понял также, что с Акте, как и Сенекой, его связывает общая опасность. Уступить же он не мог, ведь это равнялось бы политическому поражению.

Вскоре Агриппина осознала свою ошибку, видя, что угрозами своими толкает сына в объятия Сенеки. Быстро переменив тактику, Агриппина сделалась кроткой и терпимой. Перешла к просьбам:

— Почему ты не доверяешь матери? Можешь мне спокойно доверить любую тайну. Двери моей комнаты всегда открыты для тебя, наедине мы обсудим с тобой любое дело.

Такая неожиданная перемена в поведении матери насторожила императора. Несмотря на это, с его стороны также последовал примирительный жест. Обозрев дворцовую сокровищницу, он приказал направить Агриппине прекраснейшие платья и драгоценности. Это был поистине царский дар; даже враги никогда не упрекали Нерона в скаредности.

Как же он должен был изумиться, когда узнал, что его мать глубоко оскорблена! Ибо Агриппина истолковала его поступок с истинно женской логикой: