Михаил Петров - Румянцев-Задунайский

Выяснив обстановку, государи и министры собрались на совещание. Надо было принять разумное решение. Положение усугублялось тем, что к сообщениям посланников примешивалась еще одна неприятная весть: в Австрийских Нидерландах начался мятеж, пламя которого усиленно раздувалось ветром из Берлина.

На совещании присутствовал французский министр граф де Сегюр. Опытный дипломат повел себя несколько странно. Он оставил в стороне сообщения русского и австрийского посланников в Константинополе и все свое внимание сосредоточил на событиях в Австрийских Нидерландах, давая Иосифу понять, что при сложившихся обстоятельствах ему, Иосифу, следовало бы перевести взор с Константинополя на собственную империю, которой угрожают внутренние опасности. Французский дипломат был настолько красноречив, что Иосиф поддался его обаянию и заговорил о нежелании обострять отношения с Портой.

— Мы тоже желаем мира, — сказала на это русская императрица, — но не ценой унижения.

Иосиф развел руками:

— Будем надеяться на благоразумие султана.

На этом совещание закончилось. Монархи дали посланникам нужные наставления и заспешили домой.

Потемкин провожал императрицу до самого Перекопа. Возможность войны его не пугала.

— Если султан дерзнет нарушить мир, мы разрушим его империю, и имя вашего величества покроется еще более громкой славой.

— Я верю вам, мой друг, — отвечала государыня.

Возвращаясь домой, Екатерина проезжала по двести верст в сутки. Она спешила, ей не терпелось скорее отблагодарить светлейшего князя за все то, что он сделал для нее во время приятнейшего путешествия, новыми знаками милости воодушевить на еще более усердное служение ей и ее империи.

Прибыв в Петербург, она тотчас написала указ сенату, коим повелела изготовить похвальную грамоту с означением подвигов генерал-фельдмаршала Потемкина. За заслуги в деле присоединения Тавриды к империи Российской светлейший князь получал именование Таврического.

В то время как правительствующий Сенат готовил упомянутую грамоту, фитиль войны продолжал гореть. Посланники Англии и Пруссии уверяли верховного визиря, что гасить сей фитиль теперь уже нет никакого смысла. Не распускать же собранную с таким трудом армию! Да и момент подходящий. Австрия занята внутренним мятежом и потому не сможет помочь союзнице — раз, в Польше готовится против русских выступление — два, сама Россия бедствует от неурожая и потому не сможет прокормить большую армию — три…

Визирь решился. Как только Булгаков вернулся из Крыма, он вызвал его и предъявил ультиматум: Россия должна была отказаться от своих прав на Грузию, уступить Турции 39 соляных озер у Кинбурна, принять в Крым турецких консулов, уничтожить конвенции, заключенные после Кайнарджийского мира. Русский посланник выразил резкий протест. Тогда визирь, не дожидаясь им же установленного месячного срока исполнения требований, распорядился заключить его в темницу Семибашенного замка, туда, где в прошлую войну сидел Обресков. В тот же день султан подписал манифест об объявлении России войны.

Когда весть о неслыханном вызове Порты докатилась до Петербурга, российская императрица обнародовала свой манифест о войне. Предводителями войск назначались фельдмаршалы Потемкин и Румянцев. Первому вверялась главная — Екатеринославская армия, второму — Украинская. Иосиф II решил не оставлять свою союзницу в столь трудный час и выделил в помощь русской армии свое войско.

Объявив войну, Петербургский двор стал ждать победных реляций от Потемкина. Почему от Потемкина? Да потому, что он был сейчас главной фигурой на сцене войны, от него, только от него зависело быть или не быть туркам побитыми. Что касается фельдмаршала Румянцева, то ему отводилась второстепенная роль. Со своей Украинской армией он должен был, вступив в Молдавию, прикрывать с запада потемкинскую армию, а также союзнический австрийский Корпус, имевший намерение путем осады взять Хотин.

В победе Потемкина императрица ни капельки не сомневалась. В своем распоряжении светлейший имел пехоты и конницы в два раза больше, чем было у Румянцева в прежнюю войну. А то, что эти войска лучшие во всей Европе, она, императрица, видела собственными глазами во время путешествия в Тавриду. Они покорили ее красивостью одежды, аккуратностью построений, согласованностью движений. Их могучее дружное «ура» до сих пор звенело у нее в ушах.

Нет, светлейший удачи не упустит. Он непременно порадует ее. На первый случай она согласна даже на маленькую победу. Победа ей необходима. Надо же утереть нос тем, кто, подталкивая султана на войну, обещал ему быстрое поражение России! Победа была необходима и для того, чтобы заткнуть рты недовольным в своей империи. Она знала: оттеснение Румянцева во второй ряд, отдача всей полноты военной власти Потемкину, еще не показавшему полководческого таланта, не находит одобрения даже среди близких ей лиц. Она видела это по их глазам, по тому, как они многозначительно замолкали, когда речь заходила о Потемкине. Они, эти Господа, совершенно не знали Потемкина. Потемкин — гений, которого ей послал сам Бог. Он все знает, все умеет. А главное, он предан ей, как никто другой. Он не посмеет не угодить ей. Он знает, что сейчас более всего ей нужно, он непременно поколотит турок и обрадует этим свою государыню.

Сгорая от нетерпения, Екатерина направляла к светлейшему одного курьера за другим, она почти умоляла его не оставлять ее в неведении, регулярно сообщать о ходе событий. Но Потемкин молчал.

Однажды до Петербурга долетел слух: турки напали на Кинбурн, причинив русским большой урон. Слух подтвердил сенатский курьер, вернувшийся из Тавриды, куда он отвозил очередное послание императрицы. В своем кругу курьер рассказывал, что русская армия оказалась плохо подготовленной к войне. Было много внешнего блеска, но не было порою самого необходимого для ведения войны. Сабли у конницы были тупее серпов. Не хватало артиллерийских снарядов. Бомбы и брандскугели часто не взрывались. Лошади походили на кляч.

Екатерина ничему этому не верила. Какие серпы, какие клячи? Она сама была в Тавриде, своими глазами видела, как прекрасно выглядят вверенные князю войска.

Но вот наконец пришло письмо от самого князя. Екатерина прочитала его и пришла в ужас. Письмо совсем не было похоже на те реляции, которые она некогда получала от Румянцева. От него несло страшным унынием. Потемкин изъявлял желание сложить с себя должность командующего армией. Он писал:

«Я стал несчастлив. При всех мерах возможных, мною предпринимаемых, все идет навыворот. Я поражен до крайности: нет ни ума, ни духу. Хочу в уединении и неизвестности кончить жизнь, которая, думаю, и не продлится».