Михаил Петров - Румянцев-Задунайский

— Вижу, опечалило тебя мое слово, — заметил государь, насупившись. — Не то думаешь, граф. Да знаешь ли ты, что я люблю Румянцева и от меня зависит сравнить его со знатнейшими родами?

Граф наконец согласился. А вскоре сыграли свадьбу.

…Мария Андреевна вернулась в сопровождении слуги, принесшего на подносе кроме нарезанного кружочками лимона графинчик водки и несколько тарелок с холодной закуской. Как бы оправдываясь, сказала:

— Я решила, батюшка, что тебе надобно все-таки закусить. Может статься, Петруша надолго задержится, а то и вовсе не приедет, у приятелей заночует.

— Да, да, — машинально промолвил Румянцев, ожидая, когда слуга расставит тарелки и покинет кабинет, и только после того, как тот наконец ушел, заговорил серьезно: — Ты сказала, Петруша может заночевать где-то в другом месте. Разве с ним такое случалось?

— Ах, батюшка, не хотела тебя расстраивать, да, видно, от разговора не уйти. За Петрушей водятся худые поступки. Кутежи, скандалы… Думается мне, полковничий чин, который ему государыня пожаловала, не в пользу пошел.

Румянцев тяжело поднялся и озабоченно заходил по комнате. Вот оно то, что томило в дороге! Предчувствие не обмануло его. Сын, на благополучную карьеру которого он так рассчитывал, сбился с пути, и это может обернуться для него бедой. И не только для него одного, а для всей румянцевской фамилии.

Увидев, что Мария Андреевна платочком осушает заслезившиеся глаза, принялся ее утешать:

— Не печалься, все уладится. Я сам с ним поговорю. По-мужски. Появится, и поговорю.

Мария Андреевна лбом прижалась к его груди.

— Женить бы его надо. В народе говорят: пока человек не женат, какой с него спрос? Женится — переменится.

— Рановато ему семьей обзаводиться.

— И совсем не рановато. На то сама государыня намекала. У нее на примете и невеста есть — дочь покойного Артемия Волынского.

Александр Иванович встретился с сыном только на другой день, когда вернулся от государыни, к которой ездил с докладом. Сын, войдя к нему, шагнул было за родительским благословением, но остановился, почуяв неминуемое тяжелое объяснение.

— Прежде доложи мне, — строго заговорил отец, — почему не ночевал в родительском доме и что за скандалы чинишь, которыми всю нашу фамилию в стыд вгоняешь?

— Я ночевал у товарища, — со сдерживаемым достоинством отвечал сын. — Думается, я уже в таком возрасте, что мне не обязательно спрашивать на то дозволения старших. Что до остального… — Тут он умолк и выразительно пожал плечами, как бы признавая, что ему трудно что-либо сказать в свое оправдание.

Румянцев-отец позвонил в колокольчик, и когда на звонок явился слуга, приказал ему позвать конюха с пучком розг. Сын побагровел. Он понял, для кого предназначались эти розги.

— Вы не посмеете, я полковник, — воспротивился он, когда слуга оставил их одних.

— Знаю, — отвечал на это отец. — Я уважаю мундир твой, и ему ничего не сделается: я буду наказывать не полковника, а сына.

Перечить было бесполезно. Сын молча принял наказание, после чего уселся на оттоманку против отца, готовый к примирению.

— Сегодня уже поздно, — погасив гнев, заговорил отец, — но завтра ты непременно должен зайти в военную коллегию и взять ордер, тебе предназначенный. Поедешь в Коломну командовать Воронежским полком. Выедешь не мешкая. Ты меня понял?

— Понял.

— И помни о моем родительском наказе: коль собрался государству служить, отдавай ему себя без остатка. Рыбам море, птицам воздух, а человеку отчизна — вселенный круг. Понял меня?

— Понял.

— Коль понял, ступай. Встретимся за ужином.

Встреча за ужином, однако, не состоялась. Как бы в отместку за учиненное ему наказание, Румянцев-сын и в этот раз ночевал у товарища. Что до Коломны, то он выехал туда только через три дня, устроив для друзей шумную прощальную пирушку.

Из писем Петру Румянцеву от его отца

«Мой сын! Вы, должно быть, еще не забыли моего к вам письма, которое я в предосторожность вашу писал, ради ваших худых поступков. Но, знать, то мое отеческое наставление вам противно, и вы им последовать не хотите. То уж я перед Богом в том ответа дать не должен и перед честным светом не постыжусь, что вы сами себя своими худыми поступками сыновства моего лишаете: знать, оно вам не надобно. Знай же, что я уже в ваши дела вступаться не буду, живи как хочешь, хоть до каторги себя доведи, слова никому не молвлю — столько стыда от тебя натерпелся.

А бедную мать приводишь худыми своими поступками в крайнее сокрушение. Нам остается только либо уши зажать, чтобы худых дел ваших не слышать, либо отречься от вас.

Пора перестать, сын мой! Ежели впредь услышу про новые ваши худые поступки, Бога в свидетели поставлю, что от вас отрекусь…

Ваш отец».

«Мой любезный сын!

Последнее письмо я от вас получил при отправлении вашем для следствия в Орел, а ныне с нетерпеливостью ожидаю, что у вас происходит. Бога ради, в следствии осторожно поступай, по совести и силе указов, чтоб чего не упустить.

Как того желали, полку Воронежскому велено в Коломне стоять. Ежели вскоре от следствия возвратишься, не худо, чтобы хоть на небольшое время к нам приехал, ибо более года не виделись, да и нужда в том есть.

Я от вас скрыть не могу… Ее императорское величество, наша всемилостивейшая государыня, милосердуя о вас, матери изволила говорить, что уже приспело время вам жениться, и изволила представить вам невесту, жалуя как меня, так и мать и всю нашу фамилию, — дочь покойного Артемия Волынского. Вы ее знаете: она не красавица и не дурна, перед прочими же всеми невеста весьма богата.

…Хотя, по благодати Божьей, достаток малый и имеем, да однакож, что более, то лучше. Я и мать, сестра и зять весьма тому рады. И вы усмотрите из письма зятя, что и он советует. Пожалуй, послушай нашего родительского совета, повинуйся также соизволению ее императорского величества. Истинно, она из одной своей высочайшей милости представила и изволила при том сказать: «Лучше сей добрый кусок хлеба вам хочу отдать, нежели другому». Ежели ваше желание к тому будет, то немедленно ответствуй ко мне.

Я вам, мой любезный сын, посылаю свое благословение, також и мать. Пожалуй, послушай совета нашего. Я час от часу слабее становлюсь, хочется ту радость при себе совершить. А без меня, может быть, и не такие случаи будут.

Ваш отец и граф Румянцев».

Осенью 1747 года, в Михайлов день, генерал-фельдмаршал Бутурлин давал в московском дворце своем праздничный обед. Гостей собралось немного: его шурин, генерал-поручик князь Александр Михайлович Голицын, генерал-фельдцейхмейстер князь Василий Аникитич Репнин с сыном Николаем, имевшим звание сержанта, зять графа Румянцева генерал-майор Николай Михайлович Леонтьев, граф Александр Семенович Брюс, задержавшийся в Москве по случаю инспекционного смотра расквартированных здесь полков. Приглашение было послано еще полковнику графу Петру Александровичу Румянцеву, но тот в назначенный час не явился, и обед начали без него.