Михаил Попов - Тьма египетская

Во время таких визитов съедалось множество фиников в мёду и выпивалось немало лёгкого просяного пива, особенно в тех случаях, когда собиралось три-четыре собеседницы. По вечерам устраивались катания в лодках на пруду, звучали лютня и флейта, а сразу после захода солнца вступали пернатые и сверчковые исполнители. Одеяло трелей покрывало ручьи и рощи. И так продолжалось большую часть месяца, кроме тех дней, которые, для каждого дерева отдельно, вычисляют особые писцы. В эти дни вечера и ночи, наиболее подходящие для зачатия, в гарем являются «царские друзья», дабы отдать свою дань Аварису.

Между собою все эти госпожи были не равны положением. По каким причинам одна возносится над другою, понять было не так-то легко. Имело значение достоинство дома, из которого она прибыла. Явившиеся из царских дворцов, ощущали себя выше тех, кого привезли из домов княжеских, жреческих или купеческих. Не говоря уж о простолюдинках. Но тут много было и путаницы. Скажем, родная дочь влиятельного князя или правителя города числила себя ничуть не ниже двоюродной племянницы какого-нибудь незначительного царя. Кроме того, имело значение то, как оказалась женщина в гареме. Те, кто по всем правилам вышел замуж за одного из «царских друзей», относились снисходительно к выкраденным с родины. Имели значение и отличия, полученные уже здесь, в Аварисе. Чем больше здорового потомства приносила та или иная, тем увереннее она ощущала себя. Она получала подарки, штат её прислуги рос, дом украшался. Кстати, как заметил Сетмос, не имело значения, кого в потомстве было больше, девочек или мальчиков. Родившиеся в гареме девочки ценились. Какая-то их часть, подрастая, оставалась здесь же в качестве прислуги, вышколенной и надёжной, совмещая прислуживание с подглядыванием и подслушиванием. Они были подлинными детьми Авариса и служили ему искренне. Большая часть служила воспитательницами в большом «Доме детства», куда направлялись все дети, отнимаемые от только-только выкормивших их матерей. Кто-то, может быть, служил царству вне гарема.

Но для положения среди товарок большое значение имели и личные качества. Воталу, когда Хека завёл с ним разговор на эту тему, сначала не слишком-то его понял — его мало что интересовало помимо работы, потом всё же посоветовал присмотреться к госпоже Бесоре. Даже он, вечно уткнувшийся в свой операционный стол нелюдим, обратил внимание на эту женщину.

— Кто это?

— Когда-то она была всего лишь Дикий Шиповник с маленькими розовыми цветочками, теперь её боятся не только служанки, соседки, но даже и писцы предпочитают лишний раз не появляться возле её мраморного павильона. Ей разрешено даже иметь собаку.

Она не царская дочь, и даже не княжеская. Происхождением из далёкой, беспросветной страны, что лежит ещё севернее Ахияву. Отец её — вождь маленького дикого племени, не знающего городов. Охота и виноградники занятие её народа. Она любит рассказывать разные сказки о тех местах, о чудищах, что обитают там. О змее с четырьмя головами, о воде, которая горит, о золотом плаще отца. Конечно, четырёхголовых змеев не бывает, науке известны змеи лишь с тремя шеями, и горючей воды никто из заслуживающих уважения мужей не описывает. И не бывает принцессы, не рассказывающей баснословных историй об отчем крае. За годы, проведённые здесь, мне пришлось их выслушать немало, хотя я не из тех, кто прислушивается к женской болтовне. Бесору доставил один из «царских братьев», она этим гордится, но все знают, что он не женился на ней. Он даже не выкрадывал её. Она сама увязалась за ним, бросив отцовский дом. Поговаривают, что она предала отца, услужив посланцу Авариса.

— Бесора? Что это за дерево?

— Это не дерево. Это её природное имя. Что оно означает, неизвестно. Но это как раз не удивительно. Здесь, в Аварисе, вообще преудивительное смешение имён. Есть египетские, есть хеттские, вавилонские, имена кочевников шаззу, но большинство не принадлежит ни к какому языку. В этом, наверное, есть умысел, но он мне непонятен. Это неудобно, ибо, не зная, что означает имя, не знаешь, как относиться к человеку.

Сетмос-Хека кивал.

Первый раз он отправился в мраморный павильон на берег пруда днём. После окончания часа молитвы и часа трапезы. Что ему нужно было от этой женщины, он не смог бы объяснить. Просто действовал по своему многолетнему обыкновению — пытался проникнуть поближе к тому, кто занимает особое, центральное положение.

На тропинках чудесного сада ему попадались разнообразно одетые служанки — госпожи заставляли их рядиться в привычные глазу одеяния. Одна несла кувшин, другая ларец, третья венок. Кто-то из них озабоченно торопился, кто-то рассеянно слонялся. Все они кланялись Сетмосу, как носителю синего одеяния.

Миновав пальмовую рощу и тамарисковые заросли на берегу затенённого ручья, Сетмос поднялся на выгнутый каменный мостик и увидел перед собой дом предательницы. Он стоял на небольшом всхолмии, чуть прячась в яркой зелени и дивно отражаясь в зеркале пруда вместе с обступившими его деревьями. Против ожидания, он не заметил вблизи ни одной служанки, хотя, по его разумению, Бесоре полагалось их до полудюжины.

Сетмос не торопясь поднялся по склону холма, удивляясь своему нарастающему волнению, ибо глаза не усматривали никаких поводов для оного. Дом Бесоры представлял собой куб, сложенный из кусков хорошо обтёсанного розового туфа, обнесённый по периметру круглыми колоннами. Ни на колоннах, ни на стенах не было никаких изображений. В стене за колоннами чернел прямоугольный вход. Изнутри не исходило никакого дыхания жизни. Дом выглядел заброшенным.

Гость остановился, не решаясь войти и оглядываясь. Обошёл строение по кругу, нашёл древний на вид жертвенник с грубо выбитым углублением посередине и жёлобом для оттока крови. Над камнем столбом стоял мушиный рой. Совместный гуд, издаваемый жирными, звонкими мухами, был здесь правящим звуком. Неподвижный воздух сдвинулся, и ноздрей сочинителя запахов коснулся дух загнившей в жертвеннике крови. Испытывая сильнейшее желание удалиться, и быстрым шагом, Сетмос тем не менее вошёл внутрь, заранее кривясь, готовя себя к любой неприятности.

Внутри было не слишком темно, под потолком залы имелось несколько узких вертикальных окон, как в финикийском лабазе. Справа у стены возвышалось сооружение, похожее на алтарь, слева у стены была длинная, широкая каменная скамья. На ней лежал спиной ко входу закутавшийся в плащ огромный человек. «Человек», так именно и подумал Сетмос, ибо мысль его не смогла назвать лежащее женщиной. Таких видывать ему не приходилось, перебери хоть все странствия. Шесть, а то и семь локтей в длину. И торчащие из-под плаща ноги с такими жилистыми икрами.