Михаил Попов - Тьма египетская

Мальчик с трудом сглотнул.

— Не надо удивляться, Мериптах, и не надо ужасаться. Это, конечно, не погребальная зала, это всего лишь собрание образцов, но вместе с тем они составлены так, как полагается в настоящей гробнице фараона.

Мериптах затравленно кивнул.

— Но ты ещё продолжаешь спрашивать себя, что же тут не так. А всё так! Просто этим образцам полторы тысячи лет. Да, иной раз предъявленные видения древней родины удивительнее, чем рассказы о дальних, совершенно невообразимых странах своего времени, и сильнее тревожат душу. Такого Египта, который ты видишь, сейчас нет. Храмы заброшены и заросли ивняком, могилы разграблены и засыпаны песком. Но всё это произошло не в правление Авариса, как ты, наверное, не раз слышал. Мы уже явились в страну распада и запустения. Пирамиды Хуфу и Хафра возвышались в основании дельты, но нигде в округе, ни в Нижнем ни в Верхнем царстве, нельзя было сыскать даже отдалённых потомков тех мастеров, что были способны на такие усилия и достижения. Ремесленники бледного, полурассыпанного царства мастерили мелкие поделки. Тут множество жанровых статуэток. Господин со своими слугами на рыбной ловле. Домашние рабы пекут хлеб. Изощрялись в изготовлении бесчисленных ритуальных статуй. Их цари строили свои маленькие смешные пирамиды даже не из камня, а из кирпича-сырца. «Вечные» сооружения не стоит возводить из самого хрупкого из известных материалов. Фараон, носивший имя Аменемхета Третьего, по дошедшим глухим слухам, возвёл себе погребальный дом под названием «Лабиринт», не уступающий сооружениям царства древних предков, но от него не осталось ничего, кроме слухов и нескольких маленьких пекторалей с именами. Думаю, твой фиванский дядя-жрец не без значения брал себе это имя. Возрождение древнего величия страны было его мучительной мечтой. Египет, доставшийся нам, тосковал и метался. То тяготел к утяжелённым формам прошлого, к гармоничному покою, слитности духа и тела — посмотри на статуи в тех рядах. То впадал в недоверие к окружающему миру, в пасмурные предчувствия — поверни голову направо и всмотрись. Вряд ли тебе давали прочесть «Беседу души и флейты» или «Песнь корабельщика, плывущего из страны Запада». Цари той норы уже не были царями вечности. Эти мелкие, болезненные люди мечтали закрепить в камне свои несчастные, неповторимые черты, потому среди царских статуй последних династий столько уродцев. Не было ни единой школы, ни единых правил, каждый ном мечтал и страшился самостоятельно. Царство шаталось, и всем своим трепетом вопияло — приди, возьми меня и укрепи. Впрочем, мне не нужно было бы приводить тебя сюда, я мог бы просто напомнить тебе дворец князя Бакенсети. Это безвольное и бессмысленное скопище вещей, картин и людей. Всё несоразмерно, всё неуместно. Там было пять стилей, десять династий, и ничего во главе. В известном смысле, нынешний Мемфис — это такой же склад старых вещей, как и здешнее собрание. Единственное отличие — там среди образцов затесались люди с грязнотцой своей повседневной жизни.

Нынешние же фиванцы просто солдафоны и скопидомы. Мне доставляют сведения об усилиях верховного жреца Аменемхета и генерала Яхмоса. Это смехотворно. Первый пристраивает новые колоннады к запустелым храмам и думает, что оживляет и обновляет дух старины; второй заставляет маршировать колонны запуганных крестьян и думает, что возрождает египетскую армию.

Проходя анфиладою частично крытых дворов, Апоп и мальчик видели десятки склонённых потных спин и слышали стук десятков молотков. Кто-то в серебряном набедреннике кланялся им, кто-то взвывал под тяжестью съехавшей на ногу плиты, умаявшиеся отдыхали в ближайшей тени. Присыпанные белой пылью, приваленные спиной к стене, они лежали неподвижнее переломившихся статуй. Единственное, чем эта картина отличалась (кроме масштаба) от картины работы в обычных храмовых или княжеских мастерских — отсутствием любого надсмотра. Нигде не маячила фигура коршуна-писца, не мелькала безжалостная палка.

— И кормят их каждый день, а это лишь подмастерья, — сказал Апоп, что-то прочтя во взгляде мальчика.

Мериптах ничего не ответил, лишь продолжил вертеть обалделой головой. Разнообразие и количество увиденного окутывали сознание, как белая пыль эту часть города.

— Я забыл спросить: тебе приходилось когда-нибудь наблюдать, как работают резчики по камню? Птахотеп, я думаю, держал же хотя бы мастерскую для изготовления погребальных стел.

— Мне приходилось делать травяные кисточки, которыми расписывают рельеф. Вместе с друзьями.

Они вошли в очередной двор. Он был особенно велик, и повсюду были что-то делающие люди.

— Это сердце моего Египта. Ты уже видел и, надеюсь, понял смысл того, что я тебе показывал. Как над примитивной, окаменевшей древностью Ура и Лагаша возносится живая, цветущая ветвь Ашшура. И ты увидел другое тоже: мощь старых египетских династий, создавших непревзойдённое в духе и камне, и измельчание, суету последующих правителей. Я отобрал только самые большие примеры. Есть десятки других царств и тысячи других примеров. Много общих мест, много различий. Но эти разговоры могут быть бесконечны. Я хочу сейчас видеть только эти речные царства. Воды Нила и Евфрата с хищным другом его Тигром текут навстречу друг другу. Но не только воды их, но и времена. Ашшур растёт, Египет рушится. Можно сказать какую-нибудь глупость, вроде — проходит время одного царства, приходит время другого. Так было всегда, и так будет вовеки. Кто-то стаскивает камни, чтобы воздвигнуть, а кто-то разваливает постройку. Такой вывод просто поражение и позор ума. Здесь, — царь обвёл большими руками двор, — я решил вырастить опровержение такому мыслителю.

Они прошли вглубь. Мериптах не видел пока ничего особенного вокруг себя. Опять высекают борозды в камне каменотёсы, бегают мальчишки с кувшинами. Колышутся опахала над кем-то важным.

— Я велел собрать со всей страны сообразительных детей, выучить их традиционным старым навыкам и возродить через это саму древнюю манеру мыслить. Вернуть Египту Египет.

И тем единственным путём, который можно признать достоверным. Посмотри, так работали мастера первых династий. Тогда применялись две главные техники: барельеф и врезанный рельеф с углублённым контуром. Разница простая: в первом случае всё, что вокруг фигуры, стёсывалось — вот эти «Погонщики ослов»; а во втором этот фон оставался нетронутым — прямо рядом стоит «Перегон скота через реку». Но в обоих случаях мастера первых династий полностью оставляли свои фигуры в плоскости, они почти не выступали вовне.

Мериптах уже перестал слушать и воспринимать. Он просто стоял рядом с говорящим царём, шёл вслед за говорящим царём, поворачивал голову к говорящему царю, когда тот опускал ему тяжёлую руку на плечо, и старался изобразить на лице внимание.