Михаил Попов - Тьма египетская

Этим необычным омовением всё не закончилось. Были ещё густые гребни для окончательного вычёсывания волос, были кисточки с золото-коричневой краской для придания формы глазам, был, наконец, первый в жизни парик, на диво подошедший по размеру, из лоснящегося, лакового волоса, с керамической пирамидкой ароматического масла на макушке, а также богатый нагрудник и две дюжины браслетов, золочёные ремни на сандалиях.

И вот сын появляется перед своей матерью. Они смотрят друг на друга, и невозможно определить, кто из них прекраснее.

Мериптах, наверное, удивился бы, если б узнал, что в то время, когда он претерпевал это невообразимое обихаживание, его отец, князь Бакенсети, на своей половине занимался тем же самым. По своей воле. И под собственным же командованием. Громко кричал на слуг и раздавал затрещины.

— Мы успеем, господин, успеем, — успокаивал его Тнефахт. — Процессия повернула у стен дворца и теперь пойдёт вокруг, вдоль внешней стены и через центр города. Кроме того, будет ещё и обязательная казнь, у меня всегда наготове пара подходящих преступников, один брадобрей и его ученик.

Лежащего на каменной скамье князя окатывали водой из кожаных вёдер. Он зажмуривался и спрашивал:

— Как ты думаешь, почему он приехал? Он снова хочет видеть меня?

Главный советник скрёб пальцами пухлую щёку.

— Конечно. Вы ведь не смотрели друг на друга уже больше трёх месяцев. С той поездки в столицу.

Бакенсети счастливо отфыркивался.

— Он снова хочет видеть меня. Хо-очет. Всё-таки то счастливое былое не может исчезнуть бесследно, просто оттого, что я сделался теперь не так молод, как прежде, правда?

— Разумеется, господин.

— Но, может быть, тут какая-то другая причина? На меня донесли, оклеветали... Не из-за смерти ли Гиста он здесь?

— Нет. Думаю, известие об этой смерти только сегодня утром пришло в Аварис, а ведь надо ещё собраться, доплыть. Тут другая причина.

— Да, другая. Соскучился. Мы плохо расстались в последний раз. Он тоже страдал. И решил меня удивить. Он любит удивлять.

Уже когда устанавливали на голове и украшали соответствующим образом парадный парик, князь сказал своему помощнику, понизив голос и глядя внимательно в глаза:

— И надеюсь, ты не забыл о главном. У тебя всё готово?

Тнефахт поклонился с улыбкой, показывая, что он знает своё дело, и для ситуаций, подобных сегодняшней, у него всегда что-нибудь припасено.

— Это легко будет выдать за несчастный случай, господин.

Князь встал:

— Где Мериптах?

Этот же вопрос, но уже самым свирепым тоном был повторен на крыше дворца дрожащему начальнику ливийской охраны и учителю Ти.

— Госпожа Аа-мес забрала его.

Лицо Бакенсети изменилось, нижняя челюсть поехала влево, глаза яростно округлились. На краткое время он даже остолбенел.

Отсюда сверху уже не было видно процессии, теперь её можно было только слышать. Барабанный грохот и волны многочеловеческого шума доносились из-за стен и садов большого центрального квартала, где располагались дома мемфисской знати. Голова процессии была в этот момент на максимальном удалении от ворот дворца, теперь эта громадная змея начнёт подползать.

Вбегая на женскую половину, феерически разодетый и взбешённый князь держал руку на рукояти меча.

— Где Мериптах?! — заорал он, крутясь на месте и ища взглядом сына среди многочисленных служанок.

Он не сразу понял, что этот юный кавалер у кресла жены и есть разыскиваемый мальчишка. Сначала к нему вернулся дар соображения, он опознал в юном щёголе сына, но ещё довольно долгое время не мог пользоваться даром речи. Только какие-то скрипы и сипения выходили из его горла. Этим воспользовалась госпожа Аа-мес и быстрыми словами объяснила мужу, что конечно же вымыть и приодеть сына велела она.

С одной лишь только целью — помочь мужу в это переполненное заботами утро. Сам он наверняка забыл бы отдать такое приказание, и мальчику пришлось бы предстать перед таким высоким гостем в старом набедреннике и с грязными ногтями.

Князь Бакенсети сжал кулаки и сделал несколько тяжёлых шагов в сторону супруги, отчего по комнате распространилось удивлённое жужжание служанок. Владетель Мемфиса остановился и закрыл глаза, как бы загораживаясь от ненавистного зрелища.

— Иди за мною, Мериптах.

Мальчик бросил отчаянный взгляд в сторону матери, но она в этот момент смотрела на мужа. Спокойно и презрительно. Она не подала сыну никакого сигнала, но он всё же остался на месте, подле её кресла.

Бакенсети сделал ещё несколько шагов вперёд, протянул руку и сорвал с мальчика парик и следующим движением драгоценный нагрудник. Скрепляющие нити лопнули, и лазуритовые осколки полетели на пол. Но странным образом, лишившись украшений, мальчик сделался ещё привлекательнее. Накладная красота лишь придавливала естественное обаяние, подсвеченное в этот момент героическим испугом. Князь не мог этого не заметить.

— Иди за мною, Мериптах! — приказал ещё раз отец, и таким тоном, что не оставлял места ни для каких сомнений относительно того, следует ли это приказание выполнять.

Мериптах всё же бросил ещё один взгляд в сторону матушки и, если бы она дала ему отчётливый сигнал — не уходи, он бы нашёл в себе мужество воспротивиться даже такому отцовскому тону. Сигнала он не получил и двинулся вслед за отцом, хрустнув подошвами по рассыпанным украшениям.

Оказавшись на отцовской половине, в обществе отца и Тнефахта, Мериптах с удивлением и каким-то даже ужасом вспоминал о том мгновении непонятного своеволия, что посетило его на половине матушки. Было ли это? Как будто перелетел из одного мира в другой. Из сказочного в настоящий. Произошло быстрое, оглушающее опоминание. Неужели это он заставил отца дважды повторить приказ?! Как стыдно, непонятно, как нехорошо! Но это ведь только оттого, что он хотел побыть рядом с матушкой, нисколько не потому, что взбунтовался против отца. Теперь он смотрел на него не только широко открытыми глазами, но и всем широко открытым для почитания и понимания сердцем. Он готов был заглаживать вину послушанием, готов был к поведению настолько беспрекословному, насколько можно вообразить.

Бакенсети тупо смотрел на сына круглыми глазами, находясь в состоянии оцепенения. Он так яростно притащил его сюда, но что с ним делать, кажется, не представлял совершенно. И был в ужасе от этого. Он только повторял раз за разом:

— Теперь я понял, теперь-то я всё понял. — Бросил отчаянный взгляд на визиря. — Что нам делать?! Что нам делать, скажи!

Толстяк чуть развёл пухлые кисти и вкрадчиво сказал:

— Что и было задумано, господин. От того, что его переодели, ничего не изменилось.

Бакенсети страшно скривился, закрыл глаза, как будто переживая неприятное известие. Ему нужно было принимать новое решение на месте уже принятого.