Михаил Попов - Тьма египетская

Выступали ещё в полной темноте и двигались по старой тропе вдоль обрывистой горной ограды нильской долины, обходя стороной все встречающиеся деревни, даже заброшенные. У процессии Небамона было два главных врага — жара и гиксосская стража. Передвигаться можно было только до той поры, пока горы давали хоть какую-то тень, и ни в коем случае нельзя было приближаться к разлившейся реке, разъезды азиатов предпочитали держаться поближе к воде. Лазутчики Небамона доносили, что все гарнизоны вверх по реке взбудоражены неким царским приказом и теперь днюют и ночуют на дорогах и у пристаней. Храмовое имущество даже по законам Авариса считалось неприкосновенным, но предводитель воинов Птаха не считал этот закон надёжной защитой и предпочитал стеречься.

Он шагал впереди колонны, легко преодолевая небольшие подъёмы и перепрыгивая рытвины, показывая своим новоиспечённым солдатам пример выносливости. В нескольких сотнях шагов впереди бежали пятеро воинов, извещавшие командира обо всём подозрительном, что попадалось на глаза.

На носилках, что двигались непосредственно вслед за Небамоном, располагался завёрнутый в раскрашенные ткани «подарок». Носилки лежали на спинах шести пар чёрных рабов, ещё шесть пар сменных негров семенили следом. Далее следовали полковые носильщики с припасами для полусотни ртов. Пехотинцы сопровождали их по бокам и подпирали колонною сзади.

Са-Амон брёл перед носилками, отделённый от них лишь двумя полуголыми храмовыми писцами и одним охранником. Но предпринять что-либо он не мог, ибо был спутан по рукам и ногам. Конец верёвки, связывавшей руки, был обмотан вокруг щиколотки копьеносца, шедшего следом. Неудобно было обоим, но кто будет думать об удобстве. Помимо верёвки, разгрызавшей кожу своим ёрзаньем, и солнца, норовившего выесть левый глаз, мучило нестерпимое желание обернуться и как следует рассмотреть то, что плыло сзади на носилках через эту душную жару, завёрнутое в цветастые ткани. Са-Амон много раз представлял себе, как он резко дёргает руками, обрушивает их на спину охранника, падает на него сверху, оглушая совместным ударом двух спутанных кулаков, хватает его копьё, подбегает, семеня, к носилкам, негры в испуге бросаются в стороны, они всегда так делают при малейшей опасности, и тогда он наносит несколько ударов прямо сквозь обмотанную вокруг тела мальчика ткань. Дойдя до этого места, Са-Амон начинал сердито мотать головой. Этот план был копией того, что один раз уже не удался там, в воротах крепости. Но ничего другого его раскалённая голова выдумать не могла, и это расстраивало и злило.

Кратко и визгливо звучит полковая труба, колонна сворачивается, как змея, устраиваясь на привал в тени высокой скалы или пальмовой рощи, и лежащий на носилках становится ещё менее доступен, чем во время движения.

Каждый раз во время привала Са-Амона отводили в сторону и приставляли к нему двух человек. Как бы его не посадили, он старался держать в поле зрения заветные носилки. Он отмечал, с каким трудом негры снимают с плеч «подарок». Может быть, спящий юноша не просто завернут, но и спрятан в какой-нибудь саркофаг? Но тогда, как же он дышит? Правда, в саркофаге могут быть отверстия. Но копьё не пробьёт одновременно и ткань, и кипарисовую крышку. Не говоря уж о каменной.

По ночам Са-Амона связывали ещё и под коленями и оставляли лежать на боку, так что он не мог видеть даже звёздного неба. Лагерь располагался меж двумя скалами, окружённый шакальим лаем и нытьём гиен. Сверху сыпались летучие кровососы. Охранники молились, выставив перед собою копья. Подкравшаяся львица схватила лежавшего рядом с Са-Амоном негра и утащила его, визжащего, во тьму. Небамон запретил бросаться вслед за ней с факелами и отбивать, что можно было сделать, потому что с человеком в зубах львица бегает медленно. Он боялся мельтешением огней в ночи привлечь внимание к процессии. Са-Амона он велел перетащить поближе к своей палатке и поставил рядом с ним несколько вооружённых людей во избежание ещё одного ночного людоеда.

На третий день руки в запястьях воспалились, а на правой щиколотке образовалась полоса голого мяса, на которую всё время норовила сесть стайка слепней, лицо превратилось в коричневую в красных пятнах подушку. Небамон велел обмазать раны второго «подарка» специальной мазью, ибо не мог дать, ему погибнуть. Но по расчётам Са-Амона, именно неизбежная гибель ждала его, если учесть то расстояние, что предстояло ещё пройти до Фив.

На четвёртый день долина начала приметно сужаться. Череда низких раскалённых гор подходила всё ближе к реке, то же самое делала и её сестра на противоположном берегу. Если поглядеть на эту картину сверху, то Нил должен был бы показаться стеблем, который хотят передавить каменные пальцы, чтобы тёмная питательная кровь не смогла бы добраться до бутона дельты.

Колонна сделалась плотнее, Небамон запретил подавать сигналы с помощью трубы. Команды отдавались через посыльных, то и дело проносившихся вдоль движущегося строя. Непосредственно до края воды оставалось всего несколько сотен шагов, здесь прикрытием от враждебного любопытства служили только заросли камыша и тамариска. Виднелись над стеной зарослей крыши каких-то строений, то ли деревня, то ли усадьба.

Слева решительно выпирала на дорогу высокая, поросшая у подножия ежевикой, скала. Неожиданно из-за неё прямо перед Небамоном появилась группа местных, очевидно, поселян. Они гнали пару ослов, навьюченных тюками и открытыми корзинами, в которых ещё шевелилась только что пойманная рыба. Увидав колонну вооружённых людей, да ещё такого непривычного вида, они повалились на колени и упёрлись лбами в раскалённую землю. «Кто такие?» — было спрошено у них самым свирепым тоном. Небамон был в ярости оттого, что высланные вперёд «глаза и уши» отряда ничего не сообщили об этих поселянах, хотя до этого несколько раз доводили до его сведения, чтобы он был осторожнее, ибо дорогу пересекают священные скарабеи. Рассмотреть жука в дорожной пыли и не увидеть целое крестьянское семейство! Невообразимая египетская святость создала эту страну, она же её и погубит.

Отец согбенного семейства сообщил, что он вместе с сыновьями отправляется к большому изогнутому каналу, там он должен отдать свой улов и зерно в погашение долга.

Небамон велел ему подняться. Крестьянин осторожно встал, не веря в то, что правильно понял повеление важного господина, несомненно более важного, чем писец заимодавец. Долговязый, худой, во рту несколько отдельно торчащих чёрных зубов, но видно, что не из самой бедной семьи, передник свежий, на шее висят сандалии, на поясе кошелёк. Сыновья остались томиться в земном поклоне, пытаясь оттуда, снизу хотя бы одним глазом подсмотреть своё ближайшее будущее.