Михаил Попов - Тьма египетская

Пока он стоял в мальчишеском раздумье, у него из-за спины вынырнули две служанки, невысокие, худенькие девчонки лет двенадцати от роду, на них не было даже тех полупрозрачных платьиц колоколом, в которых они обычно прислуживали гостям. Только браслеты на запястьях и щиколотках и ожерелья — несколько ниток речного жемчуга, да по нескольку глиняных и фаянсовых амулетов. Они не ждали, что встретят здесь мужчину в этот час, но встреча их нисколько не смутила. Одна несла алебастровый сосуд с благовониями, другая кипарисовый ларец с драгоценностями. Это были типичные жительницы «Дома женщин», что стоял в углу дворцовой территории, за садом, имел специально охраняемый вход и, по слухам, был соединён подземными коридорами с главным зданием дворца. Прибежав во дворец с восходом солнца, они наполняли его бессмысленным щебетанием и ещё более бессмысленным и бесстыдным смехом. Сидели в каждой комнате на циновках по пять-шесть человек, что-нибудь плели, расчёсывали парики, сплетничали, слушали флейтисток и ждали, когда всех позовут на речное катание вместе с князем. Ну, это когда Нил в силе. В такие дни, как сегодня, им не предстоит ничего интереснее фаршированной утки на обед и нескольких чашек пальмового вина.

Есть, правда, и одна вечно их волнующая забава — они спорят, какую из них сегодня ночью посетит на её ложе князь Бакенсети. О, он величайший из мужей, и иногда за ночь дарит своим вниманием не одну, а трёх или четырёх обитательниц «Дома женщин». И ни одна не скроет, что была одарена, наоборот, поспешит оповестить об этом всех, кого только можно, а главное, подруг и домочадцев. Чрезвычайная половая сила князя была главнейшей гордостью двора и составляла ему добрую славу в городе. Нелюбимый во многих прочих отношениях Бакенсети, даже почитаемый многими предателем Египта, за чрезмерную приверженность Аварису ощущался горожанами тем стержнем, что держит в равновесии умирающий от древности и неутолённой гордыни город.

Мериптах повернул направо. Прошёл через «Залу вечернего отдыха», расположенную так, чтобы не пускать внутрь предзакатное дыхание светила. Здесь, среди разбросанных на мозаичном полу циновок, низеньких табуретов и лежанок с загнутыми спинками, стояли две большие кифары, некогда привезённые сюда Бакенсети — в год вступления на опустевший мемфисский трон. Вечером они зазвучат так, что покажется: поют птицы, сидящие на деревьях, что изображены на стенах, — картина изобильного урожая и благоденствия. Можно ли представить лучшее окружение для вечернего полусна.

Затем мальчик миновал целый лабиринт небольших прямоугольных и полукруглых помещений, смысл и назначение их были ему не ясны и не интересны. Не только он, редкий посетитель этих мест, рисковал тут запутаться, но и люди более опытные. Вот дверь, ведущая в тронную залу, — самое нелюбимое место мальчика. Отчего-то именно там его охватывала особенно сильная тоска, хотя зала, как и следовало ожидать, была великолепнейшей во дворце. Два роскошных золочёных фона, украшенных резьбой и обитых тиснёной кожей, с головами соколов на подлокотниках занимали широкий постамент. Новые, искрящиеся совершенством и выдумкой росписи охот и лодочных праздников на стенах. Но Мериптах был рад, что ему не нужно заглядывать туда. Вот маленький коридорчик, один поворот, другой и за белой полотняной занавесью ночные покои князя.

Из-за занавеси донеслись звуки нескольких голосов. Скорее всего благородный правитель испражняется и беседует с главным дворцовым лекарем Нахтом. В последнее время они неразлучны. Князь специально выписал его два месяца назад из Авариса, поставил над всеми прочими «слугами тела», велел доставить Нахту все известные снадобья и коренья и проводил вечера в беседах с ним. Прочие лекари, куафёры, умельцы заговаривать кровь, «победители бородавок» и просто колдуны были выметены из ближних покоев князя и теперь, обиженно злословя, ютились в неуютных, навещаемых крысами и змеями подвалах дворца. Все знали, что Бакенсети презирает традиционное знахарство и не верит в «храмовое лечение» молитвой, заговором и переменой имени. И терпит всю эту публику в своём доме только ради того, чтобы лишний раз не оскорблять чувства суеверного своего народа. Когда же дошло до дела, он, конечно, пожелал, чтобы ему помогал человек точных умений и доказанных знаний. Лучшие залы были отданы Нахту, длинному, худому, флегматичному старику с вечно заложенным носом и отвратительным иноземным выговором. Болтали, что он хуррит, но мало ли что можно сказать про человека. Он поселился прямо под боком у князя, и приставленные к нему мальчишки не успевали выносить грязную, вонючую воду после его непонятных занятий. Он ходил с длинной тяжёлой палкой из кабильского дерева, и, хотя никого не бил просто так, как это делали старшие писцы, его все боялись.

Мериптах осторожно отогнул краешек занавеси и заглянул внутрь. В открывшееся помещение солнце попадало через несколько маленьких квадратных отверстий под самым потолком. Здесь правителя Мемфиса обливали прохладной водой из кувшинов, когда жара становилась нестерпимой, или перед тем как он начинал переодеваться к очередной трапезе. В дальнем углу стоял большой дощатый ящик, украшенный замысловатой росписью, наполовину наполненный песком. Его накрывало алебастровое сиденье. Это был главнейший нужник княжества. Все мужчины Египта справляли свою нужду сидя. И малую тоже, в отличие от женщин, которые мочились стоя, лишь расставив пошире ноги. Это обыкновение было самым распространённым предметом насмешек иноземцев над жителями великой долины. Вообще-то правитель Мемфиса любил в эти благословенные утренние часы очищения кишечника и мочевого пузыря поболтать с придворными о дворцовых новостях, послушать какие кому приснились сны и просвещённо посмеяться над нелепыми и суеверными толкованиями привидевшихся событий. Быть допущенным к телу номарха в эти минуты телесного откровения считалось признаком особого доверия, а услышать рокот княжеского ветра добрым знаком.

Но сейчас Бакенсети не мылся и не мочился. Он лежал на длинном деревянном столе совершенно обнажённый, главный лекарь держал над ним маленький белый кувшин, из которого на княжескую спину лилась тонкая, масляно поблескивающая струйка. Можно было подумать, что это солнечный луч ласково впивается князю в позвоночник. Это было завораживающее зрелище, кроме того, мальчику было понятно, что и событие тут особое, явно не предполагающее его, сыновнего, присутствия.

Нахт отставил кувшин и начал разгонять по княжеской коже тонкую масляную лужу, но вдруг остановился. И сразу вслед за этим оба — и князь, и лекарь — одновременно поглядели на Мериптаха.