Андре Кастело - Жозефина. Книга первая. Виконтесса, гражданка, генеральша

Жозеф не получил письма и процедурными вопросами не занялся. Ну что ж, дело можно ускорить. И его ускорят! Разумеется, Евгений старается успокоить отчима. Генерал не должен ничего решать, не повидавшись с женой. Старый — ему уже восемьдесят пять лет — маркиз де Богарне и тот, приехав из Сен-Жермена, нового своего местожительства, умолял Бонапарта не «навлекать отчаяние на его седины».

— Каковы бы ни были ее прегрешения, простите их!

Но весь клан с г-жой Летицией во главе — начеку. Жозеф не перестает чернить Жозефину. Он собирает сплетни и без устали толкует брату о Шарле, любовнике, превратившем в посмешище его, чтимого всей Францией! Он напоминает о долгах, о прошлом «Розы», о темных делах, к которым она припутала его имя. Поэтому решение принято: он разводится. Он клянется в этом.

Но на глазах у него слезы.

Колло, поставщик Итальянской армии, «коренастый человек с лицом выбеленного негра», который часто оказывал разные услуги генералу, входит в кабинет Бонапарта. Он видит, как тот с бешенством ворошит дрова в камине.

— Как! — восклицает финансист. — Вы хотите оставить жену?

В самом деле, в Париже только и речи, что о разводе Бонапарта. С каминными щипцами в руках тот бросает в ответ:

— Разве она этого не заслужила?

— Не знаю, но время ли сейчас этим заниматься? Подумайте о Франции. Ее взоры обращены к вам. Она ждет, что вы каждую свою минуту посвятите ее спасению. Если она заметит, что вы погрязли в семейных раздорах, ваша слава улетучится: вы станете для нее всего лишь мольеровским мужем. Оставьте прегрешения жены и начните с возрождения государства.

— Нет, — яростно перебивает Бонапарт, — ее ноги больше не будет у меня в доме. Какое мне дело, что об этом скажут! Пусть поболтают день-другой, на третий перестанут. Что такое чей-то развод при таком нагромождении событий! Моего никто не заметит. Моя жена будет жить в Мальмезоне. Я останусь здесь. Публика достаточно осведомлена, чтобы заблуждаться насчет причин разрыва.

Колло пытается бороться.

— Ваша неистовость доказывает мне, что вы все еще влюблены в нее. Она появится, извинится, вы простите ее и успокоитесь.

Стиснув себе руками грудь, Бонапарт кричит:

— Я? Прощу ее? Никогда! Слышите, никогда!

Карета Жозефины останавливается на улице Победы у ворот «с военными атрибутами», откуда можно попасть в крытый проход, ведущий к особнячку, Одиннадцать часов. Она стучится.

Из привратницкой, расположенной над дверью, спускается швейцар. Генерал запретил открывать генеральше, — мямлит он. — Вещи генерала сложены вон там, в привратницкой. Жозефина чувствует, как у нее навертываются слезы, но она пожимает плечами и входит, невзирая на запрещение. В маленькой передней, обитой тиком и украшенной трофейными картинами и статуями, она встречает Агату, горничную, сменившую Луизу Компуэн и безоговорочно преданную Жозефине. Она объявляет хозяйке: генерал заперся у себя в спальне. Оставив Гортензию с Агатой, Жозефина поднимается по винтовой лесенке, ведущей в гостиную. Останавливается у двери, робко царапает ее.

— Это я.

Молчание.

Тогда она начинает говорить. Напоминает ему о том, что у них было, об их любви. Сегодня вечером она искренна и на краю пропасти, разверзающейся у нее под ногами, всерьез верит, что любит Бонапарта. Он не хочет ее видеть? Нет, это исключено. Неужели он не захочет выслушать ее объяснения? Неужели выкажет себя неумолимым, когда она жаждет снять с себя обвинения, которые опять возводят на нее клеветники? Она «скажет ему все», «все объяснит».

Спрятав, наверное, голову под подушку, чтобы ничего не слышать, Бонапарт не отвечает. Он знает: стоит ему открыть ей дверь, и его решимость улетучится, Он не вынесет ее слез. А ведь она плачет сейчас за безнадежно запертой дверью. Он догадывается, что она стоит на коленях. Наконец он слышит, как она, рыдая, удаляется и мелкими шажками спускается с лестницы.

Поняла ли она?

Конечно, он до сих пор ее любит, но уже совсем по-другому, чем во время итальянской эпопеи. Сегодня на первый план вышли радость власти, упоение славой. Больше и речи нет о том, чтобы запереться в деревне, как он писал Жозефу. Он знает: завтра он сметет правительство прогнивших аморалистов и возьмет в свои руки судьбу Франции. Умирающей Франции! После Фрежюса его всюду и все встречают восторгом и рукоплесканиями, если не считать разбойников с большой дороги, которые украли его багаж, словно он, Бонапарт, — первый встречный.

Люди больше ни во что не верят. Даже рабочее население предместий отвернулось от политики. Махнув на все рукой, парижане позволяют роялистским и якобинским заговорщикам поочередно оспаривать друг у друга обескровленную страну. Хуже, чем теперешний режим, все равно уже не будет! Улицы Парижа являют собой зрелище нищеты населения и роскоши поставщиков, торгашей и их любовниц, которые жируют на теле агонизирующей Республики. Один пешеход, пройдя от «Одеона» до Лувра, насчитал по дороге всего восемь наемных и один частный экипаж. На заставах мимо вас проезжают облезлые дилижансы, запряженные клячами с веревочной сбруей. Напротив, у «Тиволи» или «Идалии» [186] «Тиволи»… «Идалия» — увеселительные заведения в Париже конца XVIII в. всегда теснится подлинное скопление фаэтонов, дульсиней, уиски, сверкающих золотом и драгоценными камнями.

Когда население увидело Бонапарта, то, несмотря даже на его причудливый полуцивильный, полувосточный наряд — цилиндрообразная шляпа, зеленый сюртук, турецкий ятаган, у людей вырвался вздох облегчения. Государственный переворот казался неизбежностью. И обязательно возглавленный Бонапартом! Взять власть законным путем? Потребовать пересмотра конституции? Процедура, предусмотренная законом, потребует девять лет. Нет, действовать надо быстро. Франция должна пробудиться и обрести былой дух!

Когда третьего дня он вошел в Люксембургский дворец, сопровождаемый безумствующей толпой, старые гвардейцы плакали от радости.

Но не рискует ли он, являя себя всем глазам в облике обманутого мужа, повредить легенде, которая начинает складываться вокруг него? И не усугубит ли разрыв разразившийся скандал? Не повредит ли ему еще больше официальный развод? Рога плохо сочетаются с образом героя Италии, который создал для себя народ? Одним словом, сумеет ли он, публично расставшись с Жозефиной, стать той «шпагой», которую ищет Сийес? [187] Сийес (правильнее Сьейес), Эмманюэль Жозеф (1748–1836) — политический деятель, в 1799 избран членом Директории, но с самого начала взял курс на подготовку военной диктатуры (отсюда — поиски «шпаги»); после 18 брюмера стал одним из трех консулов, однако Бонапарт не дал ему играть роль головы при шпаге и вскоре устранил его от политики. И не сможет ли Жозефина помочь ему в осуществлении его замыслов? Создать в Париже, благодаря своему обаянию, то подобие двора, которое ей удалось устроить в Италии, в Момбелло и во дворце Сербеллони? Но Бонапарт не в силах отделаться от воспоминаний об этом вертопрахе Ипполите. Отвращение, возмущение, ожесточение снова переполняют его.