Франсуаза Малле-Жорис - Три времени ночи

Он осекся под удивленным, чуть ли не испуганным взглядом старого доктора.

— Кончится тем, что я поверю, — медленно молвил старик, — что и вы сами… Нет, какое упрямство!

И Пишар отошел. Шарль вытер со лба пот. Не обращая внимания на любопытство, которое возбуждала его персона, он глядел не отрываясь на Элизабет. В эту минуту Элизабет, такая нежная, изящная, корчилась на полу, в пыли. В тишине было слышно, как тяжело она дышала, в то время как державшие ее иезуиты со смесью безразличия и удовлетворения на лице, уверенные в себе, привыкшие к подобным спектаклям, так будоражившим толпу, исполняли, несколько рисуясь, свою роль палачей-целителей.

Стоны Элизабет разрывали ему душу, и все же Шарль, несмотря на отчаяние, испытывал нечто вроде торжества, как если бы присутствовал при наказании женщины, не отважившейся на любовь.

— Астарот! Отвечай! Я требую ответа! В твоей ли власти тело Элизабет? Вельзевул! Заклинаю тебя именем всемогущего святого Духа, отвечай! В твоей ли власти тело Элизабет? Люцифер! Именем всемогущего святого Духа… Кем бы ты ни был, бес, в чьей власти тело этой женщины, требую, назови свое имя!

Тело Элизабет словно одеревенело, и вдруг она вскочила («взлетела», как рассказывали потом очевидцы) с вытаращенными глазами, с пеной на губах и, выкрикнув хриплым чужим голосом «Шарль Пуаро», рухнула без сознания.

Постепенно толпа рассеялась. Для первого сеанса было достаточно, и д’Аргомба, один из иезуитов, распорядился отнести Элизабет домой. Шатаясь, Пуаро тоже добрался до своего жилища, не обращая внимания на перешептывания жалостливой публики. Значит, правда. Перед всеми она сказала, выкрикнула, что принадлежит ему! В состоянии крайней слабости, в бреду она была способна произнести, прокричать лишь одно имя, имя Шарля. «Наконец-то», говорил себе Шарль в болезненном возбуждении, исключавшем всякое размышление. На вопрос: в чьей власти тело этой женщины? — все в часовне услышали ответ: «Шарля Пуаро». Теперь их нельзя будет разлучить, они как бы стали мужем и женой.

Он еще продолжал грезить, когда в тот же вечер за ним пришла стража.

Состояние одержимости длилось у Элизабет около четырех лет и было, по словам специалистов по изгнанию злых духов, в высшей степени показательным. Освободившись от себя, избавившись от мучительной необходимости сдерживать и судить себя, Элизабет словно обретала покой, вернувшись к безмыслию, отрешенности. Она поддавалась любым влияниям, любым настроениям, которые сталкивались вокруг нее, в ней, Элизабет походила на зеркало, отражающее всякую тень, на скрипку, начинающую звучать, если к ней притронуться. Не скрывались ли в глубине этой нелепой всеядности мрачное удовлетворение, своеобразный реванш? Элизабет и сама не смогла бы это объяснить, казалось, она вообще отказывалась от какого-либо суждения. Оставалась ли прежней Элизабет эта женщина, послушная церкви, послушная малейшим волеизъявлениям обитающего в ней мрачного насмешливого духа? Она совершала чудеса, обычные для медиумов, одержимых бесами: читала на расстоянии закрытые книги, разговаривала на непонятных языках, отгадывала мысли тех, кто ее расспрашивал. Временами отчаяние, как бы пробуждая Элизабет, возвращало ей ясность ума, и тогда у нее возникало чувство, будто она сама захотела, чтобы Бог ее отринул, — это было нестерпимо. Уверенная в эту минуту в Божьем проклятии, она готова была кинуться в колодец, в пруд, и, лишь умножив число сеансов, иезуиты возвращали ее в состояние отрешенности, успокаивали, и Элизабет вновь погружалась в сомнамбулизм, служивший ей убежищем от забот.

Настоящая ли это одержимость дьяволом или ненастоящая? На этот счет у иезуитов не было единого мнения. Разумеется, тут не простое притворство в чистом виде, а определенное душевное попустительство гибели, позволяющей уклониться от конфликта, не разрешимого без Божьей благодати. Не виновна ли Элизабет в этом попустительстве, в сообщничестве с избавителем-злом? Если Элизабет была сама виновна в своей одержимости, Шарль был сам виновен в своей смерти. Тщетно некоторые, более просвещенные судьи пытались помочь ему оправдаться. Шарль отказывался признавать даже то, что в дело замешаны бесы. Он все твердил, что теперь никто не мог отнять у него Элизабет. В тюрьме он без конца с нею разговаривал, и ему казалось, что Элизабет отвечает. Может, из-за пыток он сошел с ума? Судьи еще колебались, какое решение принять, когда одна ненормальная, заявив, что видела Пуаро на шабаше, облегчила им задачу и тем самым обрекла его на костер, на который он взошел молча, с неподвижным взором, погруженный в свои мечтания.

Во время одной из передышек Элизабет узнала о смерти Шарля и издала громкий крик, то ли от боли, то ли от облегчения. Три дня потом она пролежала в состоянии каталепсии. Придя в себя, она не упомянула о Шарле. Никогда больше она не произнесет его имени.

Случай исключительный: после четырехлетних страданий Элизабет должна была выздороветь и вернуться к своей обычной жизни, сохранив прежние способности. По-прежнему прекрасная, по-прежнему терзающаяся сомнениями, мучаясь из-за неутоленных желаний, она совершала одно паломничество за другим. Может, она искала утешение, свет? Дарован ли он был Элизабет? Донимали ли ее подспудно угрызения совести? Не во время ли одного из приступов смирения, коим подвержены большие гордецы, решила Элизабет основать орден для наставления заблудших женщин на путь истинный?

Вокруг нее объединились несколько иезуитов, которые восхищались Элизабет и поддерживали ее еще в трудные для нее времена, когда изгоняли бесов. Среди этих иезуитов был и отец д’Аргомба, ее будущий биограф. Она, как и раньше, впадала в транс, с ней случались странные приступы ясновидения, откровения, но уже не дьявольского, а божественного происхождения. Она и ее последователи раздавали своим приверженцам значки, напоминавшие медали, которым приписывалась особая сила. Элизабет и ее последователей прозвали медаль-никами. Папа римский не раз выражал обеспокоенность по поводу такого рода сект. Орден подвергли многочисленным проверкам. Элизабет, всегда хладнокровно отвечавшая на обвинения, внушила судьям уважение. С детства и до зрелого возраста сохраняла Элизабет обаяние, ее всегда окружала атмосфера преклонения и слегка тревожного внимания. Элизабет всегда была отмечена двойственностью, она была способна на самые благородные порывы, самые возвышенные умозрения, поразительное самоистязание, и в то же время смущали ее хватка, обольстительность, властность. Орден разогнали за несколько месяцев до кончины Элизабет из-за подозрения в ереси. До конца ли выполнили свою задачу братья-иезуиты из Нанси, изгонявшие из нее дьявола?